Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

— Не волнуйтесь, дорогой Мисаил, и не думайте все время о «Голгофе», это плохо влияет на эрекцию. Вове требуется время, чтобы разгрести все авгиевы конюшни, оставленные Бориской, выгнать к черту ворюгу Касьяна и его клевретов, подрезать крылышки у олигархов, посадить Ходорковского и прочих неугодных типов. Он еще произнесет мюнхенскую речь, в которой честно предупредит Запад о смене курса, его еще отлучат от претенциозных, воистину идиотских сборищ мировых лидеров. Обязательно вернет Крым, где я обожал отдыхать, наладит патриотическую пропаганду по телевидению… А что касается вашей половой слабости, то вспомните, что бравый солдат Швейк лечил триппер термосом! Попробуйте этот рецепт. Как? Засуньте инструмент в термос!

Я пришел в себя, и увидел Розу, лежавшую рядом, заложив за голову худую веснушчатую руку. Прямо рядом со мной из-под мышек, нежных и беззащитных, вырывался ослепительно рыжий куст волос, прекрасные кущи, к которым никогда не прикасалась бритва. Сквозь окошко иллюминатора прямо на весь этот дурманящий куст падал солнечный луч, создавая иллюзию пожара, в котором каждая искра исполняла свой танец смерти, свой dance macambre. Виски сдавило от желания, и я вонзился губами в это пламя, задыхаясь от острого запаха. Без всякого термоса. Это был уже другой человек, Джованни, это был гигант, переполненный бешеной живительной влагой, это был тот, кого Председатель уважительно именовал Мисаил, это была помесь Геракла с Самсоном, которому коварная Далила еще не успела отрезать волосы.

— Не спеши, — она скосила глаза под мышку, в которой бултыхалась моя голова. — Не спеши… А ты знаешь, что у меня от тебя сын?

— ???

— Представь себе. Наша первая встреча не прошла зря…

Сын? Тут меня снова парализовало. Я не знал, радоваться мне или рыдать. Мой ли это сын? Потребует ли она от меня алименты? Во что дальше выльются наши отношения? Не будет ли она меня шантажировать? От первого неудачного брака у меня остались две дочери, которых глупая мамаша настроила против меня, и они не желали со мной встречаться. И вдруг сын…

— Не нервничай, — вдруг сказала она. — Это мой сын, и я ничего не хочу от тебя. Даже признания отцовства.

Честно говоря, я почувствовал огромное облегчение, и вновь любовь всколыхнулась в моей груди, словно возродившийся вулкан. В эту минуту в дверь каюты постучали. Черт побери!

— Кто это?

— Срочная от Батова, — отозвался голос Марфуши.

— Разве он не остался на корабле?

— Он с утра уехал на работу.

— Подержи у себя, я скоро встану…

Признаюсь, Джованни, что служба в КГБ постоянно мешала моей личной жизни: в самые пикантные моменты что-то происходило и срывало мои планы, причем, как правило, это были не только международные события вроде египетско-израильской войны, но и происшествия локального характера вроде самоубийства министра, бегства из дома любимого кота генсека или задержка автомашины для вояжа на рынок жены моего непосредственного шефа Бухгалтера. Роза уже встала и начала одеваться. Отнюдь не увянув в своих порывах, как декоративный цветок на морозе, я бросился к ней и потянул всеми силами на ложе любви.

— Нет-нет, извини, потом, сейчас я тороплюсь, потом, потом, это должно быть красиво и долго, я хочу быть с тобой (тут она своей костлявой ручкой проделала то, что так любят арабы, при этом она коснулась сначала себя, затем меня… словно обожгла, и так все горело, все полыхало!), не будем торопиться, милый, увидимся вечером, только не забудь достать масла.

— Какого масла? — удивился я.

— Амброзии, разного, только не розового, это болгарская дрянь… лучше «Цветок пустыни», он растет в оазисе Фюон.

И ушла, бесшумно закрыв дверь каюты.

Фюон? Так это Египет. Кто же не знает фюонские фрески?

Через час я уже прибыл к Батову в его купеческий особняк.

— Удалось раскопать кое-какие концы… — Паша, как обычно, нацепил на себя темные очки a la James Bond, еще бы напялил бейсболку козырьком назад и выглядел бы полным кретином. — Гусь имел контакт с неким Гремицким, находившимся в немецком плену. Этот тип владеет кабаком, где вы нахлестались самогоном… Все выглядит весьма подозрительно. Ты давно знаешь Гуся?

— Да это же наш ценный агент, ему можно верить, как самому себе…

— М-да. Это не утешает.

Оказалось, что Гуся засекли с Гремицким в автомашине «Волга». Далее следы их затерялись.

— Не нравится мне все это, — сказал Батов. — Очень пахнет шпионажем и даже диверсией. Конечно, ты занимаешься высокими материями, но представь, что вдруг взлетает на воздух Волжская ГРЭС!

Паша, как обычно, нагнетал обстановку, это было в его стиле. Запросили Центр и о Гусе, и о Гремицком. На мгновенный ответ не рассчитывали, это в народном сознании работа спецслужб носит стремительный характер, в печальной практике, увы, наросты бюрократии настолько велики, что вся машина дребезжит и скрипит, еле-еле проворачиваясь. Незаметно спустился вечер, и Батов предложил подъехать к нему и покалякать, чему я весьма обрадовался: будет шанс повидать Розу, мать моего ребенка… Боже мой, что со мной? Что за легковерие? Откуда эта сопливая буржуазная сентиментальность, которую всегда едко высмеивал Учитель?!

— А сестра дома?

— Не знаю, должна быть…

Роза, Роза, где ты? Помнишь у Петрарки, Джованни?

Жил Батов в трехкомнатной квартире в довольно приличном доме, в столовой стояла большая стенка со слониками, мышками, кошечками и прочим животным сбродом, в его спальные была лишь железная кровать. Роза располагалась в гостиной. Широкий диван с двумя подушками, на которые была небрежно брошена ночная рубашка, причем лежала она так призывно, что хотелось зарыться в нее с головой, я даже нагнул голову и осторожно понюхал ее. Кальян у дивана (неужели курила гашиш?), стопка книг на письменном столе.

Признаюсь, Джованни, что информация о том, что человек читает, представляет для меня первостатейную важность, и я выбирал бы политиков не по их биографическим данным и обещаниям, которые еще Ильич сравнивал с коркой пирога, требующей слома ради сдобной части, — я устраивал бы им экзамен по чтению. Именно экзамен — ведь каждый может ляпнуть по ТВ, что обожает Пушкина или Тютчева, или с детства штудировал Солженицына. Книги если не раскрывают душу человека, то чуть приоткрывают ее и дают ключ для дальнейшего исследования, на чекистском языке — разработки.

Так вот: на письменном столе лежал томик Альбертуса Магнуса в переводе с латинского на немецкий, ты, конечно, читал этого доминиканского монаха и астролога, творившего в Швабии. Именно он изобрел философский камень, превращавший металл в золото, и эликсир жизни, продлевающий наше печальное существование. Он даже изобрел робота, вид которого доводил до слез великого Фому Аквинского. Не думай, мессер, что я хочу навязать тебе идею о гениальности всех выпускниц ЛГУ (кстати, его закончил наш ВВ), особенно, корпящих над проблемами твоего творчества, я просто констатирую факты. Кроме Магнуса, на столе лежали три английские книги некоего Алистера Кроули, почившего, кажется, в конце сороковых. Жил он в Соединенных Штатах, где на отцовские деньги занимался черной магией, создавал секты, в которых не последнюю роль играл прекрасный пол.