Натан Энгландер - Ужин в центре земли [Литрес]

Посреди всего этого, перевозбужденный, готовый драться или драпануть, Z видит, как официантка запрокидывает голову и смеется. Он слышит ее заливистый смех на той стороне вестибюля, а тем временем им приносят напитки.

Чувствуя некоторое облегчение, Z маленькими глотками пьет кофе и закусывает крохотной печенькой в форме сердечка, лежавшей на краю блюдца. Он заставляет себя смаковать кондитерское изделие, хотя вкус у него такой, словно в нем изысканно перемешаны фисташки, сливочное масло, розовая вода и песок. Z убеждает себя – вероятно, самый безобидный обман за последнее время, – что это лакомство.

Официантка радостно идет обратно к столику, и он думает, что судьбе следовало бы поменять их местами. Она великолепно умеет переключаться, и никто, глядя со стороны, не поймет, что она от кого-то бежит. Вот она уже сидит напротив него в нелепом кресле «бержер». Залпом выпивает шампанское и, вставая, оставляет несколько монет.

– Добавят к счету, – говорит она. – Теперь пошли, будем прятаться на широкую ногу.

– Ни хрена себе, – только и может вымолвить Z. Он в жизни не видел ничего подобного. Гостиная в их номере неописуемо шикарна, как и вид на площадь Согласия.

– Прямо медовый месяц какой-то, – говорит он.

– Только вот убить хотят, а так вообще медовый.

– Это правда, – говорит Z. Он открывает дверь в спальню, и второй раз у него вырывается: – Ни хрена себе.

Потому что там не спальня, а ведущая в нее лестница.

– Пошли наверх, – зовет он ее. – Что-то невероятное.

Официантка идет с ним, не выказывая никакого удивления.

– Да, – говорит она. – Тут очень мило.

– Мы не сможем это оплатить, – говорит он. – Я не смогу. И ты не сможешь.

– Я смогу, – возражает она. – Вернее, мой папа сможет и уже оплатил. Своей картой. И прошу тебя, – она поднимает руку, видя, как напрягся Z, – не начинай эту паранойю насчет того, что он связан со мной, а я с тобой. Я сказала им, чтобы не проводили никаких платежей, пока мы здесь. – Официантка идет к окну и отводит занавески. – Мы – моя семья – всегда тут останавливаемся.

– Всегда?

– С самого моего детства.

– А я думал, ты делишь с соседками крохотную квартирку. Забыла? Без ванны!

– Так оно и есть.

– Из спортивного интереса?

– Для укрепления характера.

– Так ты из богатеев?

– Мы не любим, когда нас так называют. Это невежливо.

– Но ты из них?

– А по-твоему, я пустилась бы с тобой в бега, если бы не была? Это не для бедной девушки эскапада. Это для такой, которая не боится, что создаст своим побегом очень уж большие проблемы. Кстати, ты когда-нибудь слышал, как рядовые итальянцы говорят по-английски? Прислушайся к моей речи. В Риме такой беглый английский недешево стоит. Ты же в разведке работаешь, а не замечаешь очевидных вещей.

Z соглашается и вслух, и про себя. И опять ему приходит в голову, что им бы поменяться ролями. Официантка куда лучше справляется со всем этим, чем он.

2002. Берлин

Джошуа шлепает ладонью по ночному столику в поисках часов, затем щупает стену поверх изголовья, чтобы зажечь бра над кроватью.

– Который час? – говорит он в телефон, второй раз уже спрашивает, и ответа опять нет.

Он знает, что это Фарид, это он позвонил глубокой ночью, а теперь молчит, слишком долго молчит и тяжело дышит в трубку.

В этом дыхании Джошуа слышится тихий сдавленный плач, он и вообразить не мог, что Фарид может издавать такие звуки.

– Который час? – спрашивает он снова, стряхивая остатки сна, хотя уже видит на экранчике часов: 3:55.

– Ты – новый, – говорит Фарид.

– Не понимаю, – отвечает на это Джошуа. – Кто я новый? Что происходит?

– Ты. Ты новый. Это не осведомитель на месте. Это не беспилотник в небе. Это всего-навсего ты.

– Какой еще беспилотник? Я ничего не понимаю, Фарид.

– Подарок небес для тебя все сегодняшние ночные дела, не так ли? К удару приплюсовался бонус. Мы все стали соображать между собой, как так вышло. Переговаривались не думая. Теперь вам будет что просеивать, анализировать, чтобы лучше понимать связи, кто с кем, какая картинка с какой, теперь вы по-новому прикнопите фотки на ваших досках.

– На каких досках, Фарид? Я не понимаю тебя.

– Мы все проявили безалаберность, я знаю. Но такую крупную утечку нельзя оставлять, дыру надо заделывать сразу. Есть кто-то внутри, другого никто и предположить не мог. Потому что в Газе все абсолютно надежно. И тут меня осенило – тут, в Берлине, на другом конце света. Это я. Я слабое звено. Слишком все тютелька в тютельку, слишком кстати ты вдруг появился.

– Что случилось? – говорит Джошуа. – Да объясни же мне, наконец.

– Даже теперь продолжаешь.

– Послушай, сейчас четыре утра. Я ничего не продолжаю. Я спал.

– Кровавая бойня, Джошуа.

– Не понимаю. – Голос Джошуа сделался высоким, его уже прошиб пот под одеялом.

– В Газе вытаскивают трупы из-под обломков, а дома еще горят. Ты поразил свою цель. Ты убил моего брата. Твоя удача, Джошуа. Ты сделал его мучеником, мы к этому всегда готовы. Но дети, Джошуа. В соседнем доме. Там погибла целая семья. Что ты сделал?

– Что ты говоришь, друг? Мы в Берлине. Я в Берлине.

– Израильтяне бросили бомбу на дом, где был мой брат. Но разрушили не только его, но и соседний.

– Пожалуйста, – говорит Джошуа под стук колотящегося сердца. – Просто дыши. Вдохни и выдохни. Медленно.

На самом-то деле он к себе обращается, себе пытается приказать. Паника – ему так трудно с ней справляться, вот она уже закипает, пузырится.

– Никого, – говорит Фарид. – Никого нового в нашем кругу. Ничего нового на месте. Ничего не изменилось ни в Газе, ни в Дамаске, ни в Бейруте. Никому ничего не приходит в голову, пока…

– Пока что, Фарид?

– Пока мне не пришел в голову ты. Твои телефоны! Ты вдруг возникаешь со своим бизнесом. Возникаешь со свободными деньгами, как раз когда они нам нужны. С компьютерами, когда они нам нужны. И я их беру. Я беру твои чертовы восстановленные телефоны. Я переправляю их своим людям в Газу. И теперь мой брат и все, кто был рядом, погибли.

– О господи… – Джошуа судорожно обрабатывает услышанное. – Ты же не думаешь, что я…

– Чего я не думаю – это что сумею пройти через твои ворота. Если бы думал, что смогу забраться в твой дом и задушить тебя своими руками, так бы и сделал.

– Друг, прошу тебя, что ты говоришь? Я, честно, ничего не понимаю.

– Совсем роскошный, правда же, был бы у тебя денек, если бы я, ко всему, дал тебе повод застрелить меня на твоей лужайке?

– Никто не хочет тебя застрелить, Фарид.

– И все-таки за то, что ты сделал, мы отомстим. Уже улицы Газы полны скорбящих. Уже люди идут маршем. Включи телевизор. Найди новости. Увидишь. Человеческая река длиной в пять километров.