Пер Энквист - Библиотека капитана Немо [Роман]

Время перевалило далеко за полночь, солнце светило прямо в лаз, и в пещере было довольно светло.

Я уселся рядом с кошачьим скелетом, скелетом кошки-девочки. Она сидела совершенно спокойно, прислонившись к стене, задней каменной стене, точно это была колода, к которой можно прислониться.

Считается, что скелеты противные, но на самом деле они довольно пригожие.

Она сидела и глядела на долину. Ее видно из лаза пещеры. Если бы она могла говорить, я бы сказал ей что-нибудь, но со скелетами, понятно, какой разговор. Да и сказать ей особо нечего. И о чем бы я спросил?

Впрочем, о многом.

Я мысленно позвал капитана Немо, но он не откликнулся на мой зов, наверно, был занят. Я подождал чуток. Солнце немного переместилось, я позвал его еще раз, но понял, что придется подождать.

Долина была как всегда, я маленько всплакнул, но потом успокоился. Я видел небольшой кусочек озера, но не Русский остров, и вулкан в его центре, вход в который я позднее отыщу и где покоился «Наутилус», был спокоен. Не дымил. Этим и объясняется, что в деревне никто не понял. Если бы из кратера повалил дым, все бы, затаив дыхание, ринулись туда, из местной прессы тоже, и об этом бы написали в «Норран».

Я уселся рядом с кошечкой. И тоже прислонился к стене пещеры. Вот так кошечка спит много лет. Это, верно, и значит быть мертвым. Нет ничего проще.

Труднее, пожалуй, воскреснуть. Тут необходим совет.

Я ненадолго заснул.

Никто не явился ко мне во сне. Я вновь позвал Никто, но он, наверно, был занят. Я подумал, что пусть тебе и дадут под дых, но на свете нет ничего непоправимого, я обычно так думал: тогда спокойнее спится и легче взять себя в руки.

Коробку я не открывал.

Когда я проснулся, солнце еще немного передвинулось. Оно было как часы, почти как лунный свет на полу дровяного сарая, который напоминал мне, что время идет. Хотя мне было уже плевать, сколько времени. Сколько-то было. Всегда. Каждый день в одно и то же время оно передразнивало само себя. Приходилось напрягаться, чтобы помнить, что что-то все же произошло, хотя время так неотличимо.

Хорошо, у меня с собой коробка. Там лежит еда, то есть провиант, который выручит меня в нужде. И то, другое.

Может, его надо вынуть?

Я проснулся, в голове гудело от боли, на минуты две-три я совсем растерялся и поэтому сразу же принялся вспоминать, как построен зеленый дом.

Я, так сказать, проверил весь дом, чтобы он не исчез, когда понадобится мне в нужде. Я представил себе, как иду по дому, как он устроен и обставлен, особенно спальня наверху. Я нашел палочку и начертил план, как бы карту, и указал там, где расположена пожарная лесенка под окном спальни, с торца, но перед рябиной, деревом счастья, на котором зимой бывали снег и птицы. Потом вокруг я нарисовал в общих чертах карту Швеции, но так, чтобы дом оказался на нужном месте.

Скоро-скоро все опять пришло в норму. Так часто бывает, нет ничего непоправимого. Нужно только знать, что делать в ожидании Благодетеля.

После того как я почертил и все опять пришло в норму, мне вновь сделалось нехорошо, но совсем ненадолго.

Я решил не откладывая распаковать коробку.

Кожаный ремень расстегнуть — пустяковое дело, на нем был, естественно, штырек.

Я снял крышку. Теперь надо целесообразно расположить спасенное добро. В беде, учил меня капитан Немо в одной из прежних бесед, правильный и разумный план может спасти жизнь. Поэтому я вынул морские сухари и положил их на сухую ветку, чтобы они остались сухими. Их было сейчас пять штук. Нож лег рядом. Маргарин слева, считая от кошечки, потом лепешки, которые я после минутного колебания тоже положил на сухую ветку, рядом с сухарями. Бутылка с водой. Колбаса. Буханка. Сахар. Рядом с маргарином.

Банка с мелассой, самое для меня драгоценное из спасенного, завершала ряд предметов первой необходимости.

Потом мне опять сделалось нехорошо, но я взял себя в руки и довольно быстро перестал хлюпать носом. Всегда нужно брать себя в руки.

Вопрос только, куда мне посадить мертвого младенчика.

Я повторил про себя, еще раз, те причины, по которым капитан Немо стал иным, чем, к примеру, Сын Человеческий.

У Сына Человеческого в боку рана, откуда истекают кровь и вода, и туда можно заползти. Но он никогда, как капитан Немо, по-настоящему не показал, что на него можно положиться, когда, например, беда стучится в дверь.

В этом я упрекал Сына Человеческого. Говорить прямо не хотелось, но на него нельзя было по-настоящему положиться.

Он как бы слишком о многих должен заботиться. У меня все время было такое чувство, что, когда тебе хуже некуда, кому-то другому, может, еще хуже.

И тогда тебя покидают.

Сын Человеческий, таким образом, не выдержал испытания. Если ты кого-то покидаешь, например настоящего сквернавца, как же тогда сквернавцы могут ему доверять. Они точно лягушки, вычерпнутые ведром из родника, и некому их защитить.

Это главное различие. С капитаном Немо дело обстояло так, что я все больше и больше начал искать у него спасения в те тяжкие минуты, когда Сын Человеческий был занят другим и не защищал вычерпанных ведром лягушек.

Таковы причины. Я вспомнил все причины и, взвесив их, пришел к выводу, что они очень важные.

Можно было, разумеется, оставить младенчика в коробке Свена Хедмана.

От провианта я ведь ее освободил. И лежал бы он там себе, как на посмертной карточке на комоде в горенке, по-своему пригожий. Но поскольку пребывание в пещере мертвых кошек затянется, возможно, надолго, это было бы не совсем справедливо.

Есть разница в том, чтобы быть справедливым и не быть. Такая же разница, как между пригожими и непригожими.

Поэтому я осторожно, голыми руками, вынул младенчика из коробки Свена Хедмана. Он был сухой и хорошенький. Ведь он целую весну провел в озере, а теперь вот высох.

Я отошел к задней стене пещеры и посадил его рядом с кошечкой. Он был чуть ли не меньше ее. Такие оба милые и пригожие, они пустыми глазницами смотрели на долину, где можно было увидеть озеро, но не Русский остров, на котором росли громадные ели, с ветвями толстыми, как Божьи пальцы, теми самыми, что сперва не дрожали, а потом, когда я услыхал крики с отправившихся на поиски лодок, задрожали, точно Богу стало страшно.

Над этим стоило чуточку поразмышлять. Никогда прежде я не мог себе представить, что Бог боится, но в тот раз пальцы задрожали, как на руках Эльмы Маркстрём. У нее были трясучие руки. В общем, можно было подумать, что Бог боится.

Младенчик молчал, кошечка тоже. Что они могли сказать. Во-первых, всегда нелегко найти, что сказать. Во-вторых, они оба мертвые. Но вид у них был не злобный.

Я взял морской сухарь, разломил его, окунул в мелассу и в шутку поднес ко рту кошечки. Она не пошевелилась. Я держал руку неподвижно. Она не попробовала.