Карина Сайнс Борго - В Каракасе наступит ночь [litres]

Внезапно мне с особенной остротой захотелось быть нормальным человеком и есть с таких тарелок с помощью вилки и ножа. Обстоятельства превратили меня в падальщицу, в гиену, и все же я считала, что это не повод опускаться. Даже падальщики могут соблюдать правила приличий.

В других ящиках я нашла несколько жестянок с консервированными фруктами, мукой, макаронами, а также несколько бутылок с питьевой водой. Здесь же оказалось немного кофе, сахар, порошковое молоко и три бутылки испанского вина из Рибера-дель-Дуэро. Запасов консервированного тунца могло хватить примерно на неделю, то же самое относилось и к обжаренному перцу и оливкам. Подбор продуктов был чисто испанским, что выглядело вдвойне странно для города, в котором нельзя было купить даже простого хлеба.

Обследовав холодильник, я обнаружила там полдюжины яиц, полбанки мармелада из гуавы и тюбик мягкого сыра. В овощном ящике лежало несколько луковиц и помидоров – еще вполне съедобных, а в морозильнике – шесть порций мяса в пенополистироловых поддончиках. Глядя на них, я испытала сильнейшее желание поджарить себе хороший, сочный бифштекс с кровью, чтобы утолить уже давно терзавшее меня чувство голода. В последние дня я почти ничего не ела и начинала заметно слабеть. Я уже потянулась к мясу, но вспомнила о Генеральше и ее банде, которые, несомненно, отреагируют на запах. Правда, они, наверное, были не так голодны, как хотели показать, – в конце концов, в их распоряжении было достаточно пакетов и коробок с продуктами, которые правительство раздавало своим верным прислужникам, однако рисковать мне не хотелось.

Я вернулась в гостиную. Сантьяго все еще был там.

– Пойдем, поедим, – сказала я. – Пива больше нет, зато я нашла вино.

Он не ответил. Он стоял, повернувшись спиной ко мне, – темный силуэт на фоне льющегося в окно света – и был похож на призрака. Голова Сантьяго была опущена, плечи поникли, спина сгорбилась.

Я снова ушла на кухню. Достала помидоры, банку тунца и пару яиц, чтобы сварить вкрутую. В одном из ящиков буфета я нашла дюжину чистых белых скатертей, сохранившихся, вероятно, еще с тех времен, когда Аврора держала кафе. Одну из них я расстелила на столе, словно флаг парламентера, взяла из разрозненного набора два бокала и откупорила вино. Потом я снова вернулась к Сантьяго, который по-прежнему разглядывал свои башмаки.

– Идем, – сказала я, и он послушно побрел за мной. В кухне я разлила вино и села за стол. Сантьяго проглотил свой бокал залпом и вдруг спросил о своей матери, которая лежала в больнице «Саграрио».

– Ты не знаешь, как она? Ей не хуже?

– Вот уже несколько недель всё без изменений. Твоя мама пребывает в мире, который находится на границе между нашим и тем, другим, – сказала я, и он вздохнул. – Попробуй все же взглянуть на вещи позитивно, – добавила я. – По крайней мере, она ничего не знает о том, что происходит, и не удивляется, почему ты не приходишь ее навестить.

– Она… она меня не помнит?

– Твоя мама не узнаёт даже Ану. Старческое слабоумие, если не использовать лекарства, быстро прогрессирует, но где их взять, эти лекарства?

– Как же Ана о ней заботится?!

– Я сама часто себя об этом спрашиваю. Если Ана за это время не сошла с ума, то только потому, что вокруг происходят еще более страшные события. В таких обстоятельствах нельзя медлить или слишком долго раздумывать – приходится все время куда-то бежать, двигаться, иначе начнешь просто разваливаться.

Сантьяго уставился на дно своего бокала. Неожиданно он спросил, отчего умерла моя мама. Когда я сказала, что от рака, он нахмурился.

– Как же они делали ей химиотерапию? В больницах уже давно нет нужных препаратов… да там вообще ничего нет!

– Я покупала препараты на черном рынке. И каждый раз боялась, что мне подсунут что-нибудь не то.

– Рак – это хреново, – проговорил он, продолжая разглядывать скатерть.

– А как насчет всего остального, Сантьяго? Как насчет правительства, как насчет продуктов по карточкам и прочего?.. Страна буквально на ладан дышит…

– Я имел в виду, что тебе никто не помогал.

– Мы с мамой привыкли обходиться своими силами.

Я встала и аккуратно положила нарезанные помидоры и кусочки тунца на тарелки. Интересно, думала я, как мы будем пополнять запасы еды и воды, если придется сидеть взаперти слишком долго? Сантьяго нельзя было показываться на улице ни при каких обстоятельствах. В отличие от него я могла выходить, но мне не хотелось оставлять Сантьяго в квартире одного. Мне необходимо было еще раз ее обыскать – и как можно тщательнее. Кроме этого, мне предстояло сделать еще немало дел, в которые мне не хотелось его посвящать. С другой стороны, Генеральша и ее банда были совсем рядом, и если я стану вести себя слишком тихо, они могут вообразить, будто эта квартира пустует, и попытаться прибрать к рукам и ее.

Сантьяго снова заговорил, отвлекая меня от моих размышлений.

– Странно, Аделаида, что я совсем не помню тебя молодой…

Его слова неожиданно больно меня задели. Схватив одно из вареных яиц, я принялась очищать скорлупу.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что я старая?

– Нет, я не это хотел сказать… – Он немного помолчал, словно давая словам набрать инерцию. – Я имею в виду – ты же училась с Аной в университете, но почему-то я тебя совсем не помню. Мне кажется, я впервые увидел тебя только у нее на свадьбе. Не знаю, почему, но Ана постоянно о тебе рассказывала, и…

– А со мной она постоянно говорила о тебе, Сантьяго. Она считала тебя гениальным ребенком и делала все возможное, чтобы ты ни в чем не нуждался. Надеюсь, когда-нибудь ты найдешь способ отблагодарить сестру за все, что она для тебя сделала.

– А тот фотограф, с которым ты приходила к Ане на свадьбу?.. Почему его убили именно так?

Вопрос показался мне бестактным, хотя он и был предельно точным. Как именно убили Франсиско?.. Да очень просто – перерезали горло и вытащили язык через рану. Вот только отвечать мне было совсем не просто.

– Потому что он писал статьи, в которых разоблачал темные дела правительства, и оно ему этого не простило.

– Извини. Сам не знаю, почему я спросил…

Внезапно и резко прозвенел дверной звонок. Сантьяго машинально повернулся в сторону двери, потом посмотрел на меня. Я поднесла палец к губам.

– Тише! Не открывай. И вообще не шевелись.

И я принялась давить пальцем на скатерти яичную скорлупу. Бог знает, зачем я это делала – должно быть, от нервов. Звонок прозвучал снова. Он длился целую вечность, вгрызаясь в наши головы, точно сверло. В этом городе внезапный звонок в дверь не предвещал ничего хорошего, а в нашей ситуации – в особенности.

Прошло десять минут. За все это время ни один из нас не издал ни звука. Потом за дверью раздались шаги, и я, на цыпочках выбравшись в прихожую, заглянула в «глазок». В коридоре я увидела троих мужчин в обычной гражданской одежде – на них не было ни красных рубашек Сынов Революции, ни черных жилетов СЕБИН, ни оливково-зеленой формы Национальной гвардии. И все же все трое выглядели как преступники, как уголовники. Один из троицы – судя по всему, он был главным – все еще стоял перед дверью квартиры Авроры Перальты.