Николай Наседкин - Рано иль поздно [сборник]

Естественно, следом за собранием сочинений Словакин проглотил ещё и несколько биографических книг об Антоне Павловиче. Он буквально заболел Чеховым! И всё чаще, всё настойчивее размышлял о вероятности-возможности реинкарнации. А что, почему бы и нет? Чехов родился в 1860-м, а ровно через век — он, Словакин. Более того, родился именно 15 июля, в день, когда Антон Павлович из жизни ушёл. И пусть по старому стилю это было 2-е число — сама дата, 15 июля, засветившаяся в биографиях обоих, красноречива и важна. Тогда же у Александра и мерцнула мысль: а что, если б ему было суждено уйти из жизни, скажем, 15 июля, именно в день ухода Антона Павловича и свой день рождения? Или, ещё лучше и сопряжённее, — 29 января, в день его рождения? И, само собой, тогда же начал и зарождаться-оформляться сценарий финальных минут: мол, хорошо бы уйти из этой жизни не случайно и внезапно в результате несчастного случая или от банального инфаркта, а торжественно и сценично как Чехов — произнести-выдохнуть на немецком «Ich sterbe…» [2](хоть врач рядом будет и русский), выпить бокал шампанского, взглянуть последний раз на плачущую жену и, отвернувшись к стене, утихнуть навсегда…

Смущали Словакина в зарождающейся мечте два обстоятельства. Первое: он уже достиг возраста Антона Павловича, но умирать пока вроде не собирался — наоборот, после нескольких лет трезвости организм его начал работать как часы, он явно помолодел и встряхнулся. А второе: проведя ревизию всего им написанного, Александр Павлович обнаружил, что выдал к своим сорока четырём годам всего томов 15, из которых издано было только 11, так что о 30-томнике пока оставалось только мечтать. Причём, четыре готовых к изданию книги (два романа и два сборника повестей и рассказов) застряли напрочь: свой родной «Голос» теперь издавал авторов только за их счёт или на деньги спонсоров, а крупные коммерческие издательства вроде «АСТ» или «Эксмо» такую прозу, созданную, скажем так, в русле русского классического реализма, отметали начисто.

Впрочем, мечтать и расстраиваться Словакин не стал, а поставил перед собою чёткую сверхзадачу: работать на будущее (ведь не вечно же этот коммерческий хаос-беспредел будет длиться и в жизни, и в литературе!) — упереться рогом и выдать на гора собрание своих сочинений аналогичное чеховскому. Причём, 30-томник в полном смысле слова — в виде готовых оригинал-макетов с предисловиями и комментариями к каждому тому. Таким образом, его грандиозный план-проект сложился из двух составляющих — творческой и технической. Созидательной компоненте он решил посвящать вечера и выходные; производственно-технической — рабочие дни.

В «Голосе» он уже давно помимо редакторской практики занимался макетами и даже оформлением, так что проблем с этим не возникло. Теперь он быстренько лепил в Adobe PageMaker очередной издательский макет-заказ, а в оставшееся время в той же программе строил-творил макет очередного тома своего ПСС. Всё делалось профессионально: на обороте титула указывались и ББК, и УДК, и даже ISBN (правда, на всех томах один и тот же — Словакин взял его со своей книги, вышедшей в «АСТ»), и авторский знак, и копирайт; каждый том открывался фотопортретом автора соответствующего возраста; в примечаниях подробно рассказывалось, когда и где было создано произведение, где впервые опубликовано, комментировались отдельные слова и выражения, могущие быть непонятными для будущих гипотетических читателей. [3]

Если техническая часть проекта претворялась в жизнь методично и без помех, то созидательно-творческая осуществлялась медленнее, чем хотелось бы. Словакин был писателем старой формации, то есть творил медленно, мучительно — не постранично, а пофразно, пословно и даже побуквенно. Черновики к 600-страничному роману «Бомж» занимали четыре толстенных папки — более 3000 страниц: дважды переписывал всё от руки и дважды на пишмашинке… Почти два года работы! И теперь, хоть он и шагал в ногу со временем, в последние годы писал-выдавал текст сразу на компьютере, однако ж процесс от этого убыстрился мало. Так же по три-четыре раза, надсаживая глаза, перелопачивал текст на экране, затем черкал-правил одну распечатку, вторую, а то и третью, пока не признавал работу законченной.

Такими темпами, уж разумеется, тридцатитомник выдашь не скоро. Если вообще выдашь. Необходимо было кардинально менять методы творчества. Понятно, что при любых усилиях за той же Дарьей Донцовой не угнаться: 10-12 «романов» в год — это из области сказок или анекдотов. Но вот на самого Антона Павловича Чехова равняться следовало: ведь он в расцвете сил как раз выдавал в год не менее чем по увесистому тому прозы. А когда Словакин потщательнее просчитал-увидел ситуацию, то замысел и вовсе стал казаться вполне доступным. Ведь проза и драматургия в собрании сочинений Чехова занимают всего 18 томов, так что ещё тома два повестей и рассказов, да том пьес (а наброски двух-трёх комедий и одной драмы уже давно лежат в столе) сочинить очень даже реально, ну а на остальные тома наберёт и досочинит статей, интервью, рецензий, писем…

Утром 29 января 2010-го последние сомнения Александра Павловича оставили: он предчувствовал, он знал, что сегодня, ближе к вечеру, это произойдёт-свершится. Это будет так символично: Антон Павлович ушёл из жизни в день его рождения, не дожив до 45-летнего юбилея полгода; он, Александр Павлович, окончит земной путь в грандиозно-юбилейный день рождения Чехова, не дожив до собственного 50-летия тоже почти шесть месяцев…

За эти пять лет напряжённейшего изнурительного труда организм Словакина окончательно надорвался-сдал. Он потерял более двадцати килограммов веса, обтянулся сухой кожей, был бледен, как сама смерть — сказались и дурное питание (до еды ли было!), и согбенное беспрерывное бдение за монитором, и недостаток свежего воздух (в последний год он бросил работу и вообще не выходил из дома), и злоупотребление снотворными таблетками. Сомнений у него не оставалось: он непреложно, как какой-нибудь пустынный старец, умрёт-истает в назначенный самим собой час. В мыслях почему-то то и дело мерцало: «Дёгтев вон в сорок пять умер…» Впрочем, он тут же себя встряхивал: да, Слава Дёгтев хоть и умер практически в самом что ни на есть чеховском (а не купринском!) возрасте, но здоровяком — трагически и внезапно, от обширного инсульта…

Утром Ольга Леонидовна привезла последний том собрания сочинений. В знакомой типографии за вполне умеренную плату одели-оформили все 30 макетов в настоящие переплёты — тёмно-синего цвета с золотым тиснением букв на корешках: «А. П. Словакин. Полное собрание сочинений».

Александр Павлович уже три дня, завершив окончательную распечатку последнего макета, не вставал с дивана, где спал в последние годы. Не встал с постели и теперь. Над диваном на стене висел под стеклом большой фотопортрет А. П. Чехова — его безмолвный собеседник в бессонные ночи. Жена, уже давно уставшая спорить с упорными причудами своего свихнувшегося мужа, принесла по его просьбе тазик с водой, помогла ему умыться, надеть свежую белую рубашку и оставила одного. До самого вечера Словакин брал один за другим томики своего ПСС, гладил переплёты, перелистывал, прочитывал абзац, страницу, а то и весь рассказ или главу романа, плакал…