Валентина Сидоренко - Страстотерпицы [litres]

– Подружка? – спросил он о Капитолине.

– Землячка, Ван Ваныч, – сладко вдруг пропела Зойка. – Вот приехала с Байкала. Ни жилья, ни работы! Поможете?!

– Че ж… Поглядим. – Участковый оценивающе глянул на Капитолину и, тут же потеряв к ней всякий интерес, придвинулся к Зойке.

– Пусть пока у меня поживет, – заиграла голосом Зойка. – Ну не на улице же ей ночевать!..

– Ну пусть поживет… пусть поживет… – обнимая Зойку, мурлыкал Ван Ваныч.

– Ой, Ван Ваныч… Ну, Ван Ваныч… Люди же кругом! Вон директор завода на машине едет!

Ван Ваныч тут же отдал вожжи Зойке, спрыгнул с телеги и строгим властным голосом сказал:

– И чтоб никто не знал о ней… Ничего! Хорошо бы пока не видал никто… А там, глядишь, устроится!

В магазин вернулись уже при весенних свежих сумерках. Пока наводили порядок и мыли полы, стемнело.

– Хорошо с тобою-то… – вздохнула Зойка. – Быстро управились. – Она все стучала счетами, заглядывая в накладные. Вставала, пересчитывала банки, потом махнула рукой – не могу… Устала седни… Пойдем домой.

Домой она взяла сверток с мясными и рыбными обрезями.

– Придем, картошечки нажарим… С рыбкою…

Домой шли долго, переулками, обрывами, мимо длинных заборов.

– Зой, – осмелев, спросила Капитолина, – а этот… Участковый…

– Ну ладно! Поняла и поняла…

– Ну он же старый!

– А куда мне деваться?! Он меня на работу устроил… Все-таки магазин, не кирзавод… Комнату втихую сделал в бараке. Не на улице же… Пожила я в подсобке. Полгода. Позамерзала с крысами. Никому не пожелаю… Да я и привыкла к нему. Не бойся, подруга… Это ненадолго. Вот сделает он мне прописку в бараке, и устроюсь я в ресторан… Официанткой… В наколочке буду ходить… Я уже примеряла одну… Вот там я и найду своего офицерика. А Ван Ваныч, это так… Да и что толку с этих молодых? Только пожрать и приходят. Корми их… Был у меня такой… Грузчик… Нет уж, лучше Ван Ваныч.

– Он женат, поди!

– А как же! Четверо детей. Жена его, стерва, регулярно окна бьет. Поди, и сегодня припрется…

– А как же?

– Не боись, подруга… Ван Ваныч и вставляет… Под утро…

Подруги захохотали, едва не провалившись в очередную выбоину.

Комната, в которую вселил Зойку предприимчивый полюбовник, располагается в конце длинного деревянного барака. Узкий коридор его едва освещается засиженными мухами лампочками, у каждой двери темнеется по вязанке дров и валяется по круглому коврику из домашней дранки. Комната Зойки угловая, в конце коридора, и, глянув на ее коврик, Капитолина узнала вязку Большой Павлы. Ей захотелось погладить коврик.

– Ноги вытирай! – предупредила шепотом Зойка.

Они вошли быстро в комнату.

– Тихо! – опять предупредила Зойка. – Посиди пока вон на койке. Нет! Лучше на табуретку сядь! Да тихо ты! Корова.

Капитолина осторожно села. Табурет скрипнул под нею. В дверь тут же постучали. Подруги затаили дыхание. Стучали громко, настойчиво. Наконец заколотили в дверь ногами:

– Зойка! – кричал за дверью визгливый голос. – Открывайте. Я знаю, что он там! Двое входили!

Зойка приложила палец к губам:

– Не шевелись! – Затем разулась и на цыпочках подошла к Капитолине: – Зуевы, собаки! Ну ничего, я им устрою… Они нас в окно видели, а тебя спутали с Ван Ванычем…

– Ванька, открывай! – кричали за дверью. – Кого ты нашел! Была бы добрая баба! А эту паскуду кто только ни таскал! Весь поселок перебрала, змея!

Зойка прилегла на кровать и утерла нос головным платком.

– А ты, сука, думаешь счастья тебе привалит?! На детках моих. Их слезьми хочешь омыться? А я вам все одно жизни не дам. Я в партком пойду! К прокурору. Посажу тебя, суку… Ванька, на кого ты меняешь деток наших!

Было слышно, как в коридоре раскрывались двери комнат и стоял хохот и бабий пересуд, кто-то предложил нож принести, но обошлось звоном разбитого окна, потом истерика, а потом все стихло.

Подруги на цыпочках подошли к окну. Маленькая, сухонькая супруга Ван Ваныча маршировала вдоль окон барака, беспрестанно крича и матерясь.

– Тощая какая! – простодушно заметила Зойка. – Они злые, тощие… Как змеи! Ну, теперь держись, бабье.

Посидев чуток, Зойка в одних носках открыла дверь, вышла. Потом надела в коридоре туфли и громко, нарочито стуча каблуками, зазвенела ключами… Наконец она включила свет, и Капитолина увидела крохотную комнатенку, в которой стояла высокая кровать, убранная по-култукски бравенько, с накидашками и подзорами. Стол у окна, печка беленькая как пряник, и два стула!

Зойка открыла дверь и громко крикнула:

– Райка! Неси примус!

Высокая рыжая баба в фуфайке принесла примус и переметнула из угла в угол губ папиросу, которая еще курилась, потом встала, опершись о косяк двери.

– Деньги гони! – холодно приказала Зойка. – Всю запись гони!

Рыжая шмыгнула носом.

– Я че, виновата?! Она приперлась… Сидит и сидит… Я и так, и эдак… Мол, мне уходить надо. А тут вы… Я думала, она просто сидит!

– А я тебе просто говорю: деньги гони. У тебя запись еще с того месяца. Сколь, Раенька, я тебе добро-то делала! Отшибло память-то! Сколь я тебя выручала! Да ты эту бабу сама привела. Зависть-то жрет… Падла ты рыжая!

– Да Зоенька! Да я! Да ни в жись!

– На угол мой, что ль, позарилась? Своего мало?!

– Зо-оя! Божусь – сама пришла!

– Язык бы у тебя отсох! Бога-то не трожь! Больше под запись довеска не получишь! И гони копеечку, подруга!

Рыжая еще долго висела у косяка, но, прощения не получив, исчезла.

– Вот они у меня где! – сказала Зойка и сжала кулак. – Все под записью ходят. Жрать-то всем хочется…

Под утро Ван Ваныч заменил стекло в окне…

Капитолина с Зойкой славно зажили вдвоем. Зойка царствовала на «кирзухиной» окраине. «Я сама себе хозяйка», – заявляла она.

Капитолину она провела в магазинчик временно как разнорабочую, и они почти не расставались. Разве в те ночи, когда приходил к полюбовнице Ван Ваныч… Тогда Капитолина уходила в магазинчик, на топчан в подсобке, где писала длинные письма Семену, подробно изливая в них горькую тоску о нем…

Утрами они с Зойкой запрягали старую клячу и ехали за товаром на склады получать по накладным скудные послевоенные припасы. Главное – хлеб!

Его ждали с утра, занимая длинную очередь, в которой пересуды кипели, как щи в котле, пузырясь и булькая. Зойка была главной костью пересудов и обсуждалась особенно тщательно. Впрочем, бабы ценили ее доброту и «запись», прощая ей острый язычок, и мужей, и Ван Ваныча…

Вместе подруги быстро расторговывали хлеб, потом везли молоко на завод, мыли магазин, возвращались в барак ужинать обрезками, не тратя на еду почти ни копейки.

Первую получку Капитолина почти всю отправила Большой Павле и купила Аришке туфельки.