Екатерина Шпиллер - Маленький памятник Эпохе прозы

Какое-то время мы его так и звали, но он вырос в замечательное создание - мурчащее, ласковое и любимое. Поэтому стал Фимой Вторым. А ушёл ещё быстрее: неудачная кастрация, мочекаменная болезнь и всего в два годика не стало котика. Мы всей семьёй горько рыдали, даже папа не сдерживался.

Завели третьего. Рыжего, конечно! Вот он оказался долгожителем. Ефимом Третьим. Понятно, что без кошек я не мыслю своей жизни - они со мной всегда. Рыжие. Фимы. Мальчики или девочки - неважно, имя позволяет.

Мои стихи, конечно, публиковали, про меня много писали, фамилия была на слуху. Но фото из публикации в публикацию кочевало одно и то же: лишь один раз меня удалось "поймать", с любопытством глядящей куда-то в сторону, не успевшую пока превратиться в обезьянку и состроить рожицу. Взгляд влево, чуть нахмуренные брови, приоткрытый рот - обычная среднестатистическая девчонка.

Помню особенно "оригинальное" название статьи - "Рыжее чудо". Судя по стихам - да, чудо присутствовало. А глядя на автора - не скажешь. Поэтому по телевизору меня показали пару раз и мельком. Ника Турбина смотрелась эстетично, как бы сейчас сказали - супер-брендово. А рыжие обезьяны с шилом в одном месте не могут быть реинкарнацией ничего хорошего. Я никак не вписывалась в требуемый образ.

И тем не менее, многие легко вспомнили бы мою фамилию, поэтому я её не назову. Зачем? Всё кончилось, само собой рассосалось, растворилось, улетело.

В двенадцать лет я впервые почувствовала трудность в сочинении стихов. Прежде во мне бурлил и пузырился чистый кайф, приходивший ниоткуда, щекотавший меня в животе и звонкой челестой звучавший в моём голосе, когда я вдруг (для окружающих - вдруг) принималась говорить в рифму о чувствах, мыслях, ощущениях. При этом плавала на волне блаженства! Взрослые охали, бросались за ручкой и бумагой, чтобы успеть записать, а я, не понимая этой суеты, будто просто пела песенку, делясь своей радостью. Щекотка случалась часто, я всегда ждала её появления, потому нон-стоп пребывала в хорошем настроении.

Активная и шустрая, обожала часами качаться на качелях, с которых меня невозможно было стащить. Изо всех сил работала ногами вперёд-назад, поднимаясь высоко-высоко, аж дыхание перехватывало, падала сверху вниз - ух, как в пропасть! На турниках болталась мартышкой, быстрее всех детей носилась по двору - эдакая Пеппи, если учесть рыжину и конопушки.

Для посторонних картинка была странной и смешной, а я привыкла, что за мной постоянно пытается угнаться кто-то из взрослых с листком бумаги и ручкой - не упустить момент моих "творений". А всё потому, что один раз я убежала качаться, только-только начав сочинять стих, и, вернувшись с качелей, заявила, что забыла придуманное дальше... вот только что забыла, пока бежала, наверное. Папа так расстроился! С тех пор за мной всегда следовал конвой, вооружённый ручкой.

Однажды мне стало ужасно жалко запыхавшуюся, взмокшую маму, и я снисходительно сказала ей, протянув руку:

- Давай мне, сама запишу. Я ведь умею писать.

Умела. Мне было почти семь лет, я уже хорошо писала - вундеркинд же.

Такая маленькая и особенная я.

ПРО ЛЮБОВЬ

Вся наша семейка - хронические "сердечники". Мама, будучи совсем молодой, неспроста так сильно запыхалась, бегая за мной - у неё с юности моторчик сбоил, как она выражалась. А бабушка и дедушка умерли, не дожив до шестидесяти от того же проклятого диагноза, от больного сердца. Поскольку мама по профессии детский доктор, она постоянно мониторила мой моторчик, справедливо опасаясь дурной наследственности. Никакой патологии и опасности не обнаружилось. Родители были счастливы! А ведь тогда ещё мама про папу не знала, не представляла, по какой причине он в одночасье умрёт. Прежде папа не жаловался ни на какие проблемы, ни одна диспансеризация не выявляла неприятностей с сердцем.

Зато мама отлично знала про папу другое.

- Ты у меня дурной, - ласково говорила она, поглаживая его по щеке, по рыжим бакенбардам, переходившим в короткую бородку. - Как ты вообще живёшь в реальном мире, непонятно мне. До сих пор дожил и ни разу не побили.

Папа, пожимал плечами, внимательно разглядывая узор на ковре. Смущался. Папа был очень добрым и боготворившим самое в жизни главное, по его мнению - семью. Жена, дочь, родители жены - святое, драгоценное, то, чего ему так не хватало в детстве! Он будто добирал любви и заботы, не доставшиеся тому мальчику. Правда, добирал оригинально, своеобразно - сам заботился обо всех и даже чрезмерно. Зато всем нам рядом с ним было спокойно и надёжно: настоящий рыцарь, верный друг и всегда на страже - никто там моих не обижает?

- Белка в тебя... повезло же мне, - усмехалась мама, - мои любимые существа - оба с пламенным приветом.

Я слышала её слова, но не понимала, что имеется в виду. Однажды дошло: "пламенный привет" - поэтический дар. В сущности, она права - это отклонение от нормы. И папа у нас - добрый и обожающий свою семью мужчина - стал таким после обычного советского детского дома. Часто ли подобное случается? Нет. Отклонение.

Мама шутила, нежно любуясь "особостью" своих обожаемых, умилялась. Но, думаю, была не так уж далека от истины. Папа точно был странным. Почему-то не смог закончить институт. "Почему-почему-почему?" - миллион раз спрашивала я его. Но лишь однажды получила что-то похожее на правдивый ответ, да и то не от папы.

- Почему-у-у? - в очередной раз завела я нудную шарманку, когда дома вовсю шли разговоры о моём будущем, поскольку окончание школы неумолимо приближалось.

- Ну, как-то так получилось, - папа искал, за что зацепиться взглядом, дабы переключить тему, я прекрасно знала эту его манеру, - время такое было, приходилось работать, зарабатывать...

- Ты после детдома сразу взял и поступил! Сам! - не отставала противная я. - И ни куда-нибудь, а в МИИТ. Учился хорошо! Что вдруг произошло?

- Да я произошла, - сказала мама, войдя в комнату. Папа обрадовался возможности улизнуть.

- Мне... надо, - и стремительно вышел из комнаты.

- Мы поженились, и он решил, что теперь ответственен за всё, не имеет права тратить время на учёбу, должен содержать семью. Пошёл работать, подрабатывать, зарабатывать... Лишь бы я спокойно училась, лишь бы мы могли снимать комнатку и жить отдельно. Вагоны разгружал, почту разносил, к ремонтной бригаде прицепился - разнорабочим. Вкалывал по двадцать часов в день.

- А потом? А заочка?

- Потом ты родилась. В общем, поверь, я всю плешь ему проела этой темой. Но бесполезно. Дурной он.

В итоге папа до конца работал чертёжником на ТИЗ-приборе под крылышком моего дедули - главного бухгалтера завода. Уже давно не надо было постоянно тревожиться о прокорме семьи: мы жили неплохо, основным добытчиком оказалась мама. Она выучилась в медицинском и стала прекрасным детским доктором, хотя и "простым" районным педиатром.