Владимир Алеников - Ублюдки [litres]

Вопреки первоначальному плану, Леонид Аркадьевич позвонил Колышкиным, подозвал к телефону Шуру и договорился с ней, что она придёт к нему в первый же выходной.

Тут же выяснилось, что выходной у неё завтра.

Ну что ж, завтра так завтра. Это даже хорошо, что она так скоро появится. Убраться как следует не помешает. Леонид Аркадьевич хоть и очень аккуратен, но пыли уже везде набралось достаточно.

И пусть заодно как следует вымоет балкон. Чтобы уж наверняка!

А потом он угостит её чаем с немецким печеньем. И тогда уж перейдёт к делу. Предложит ей целых шестьсот дополнительных рублей.

Леонид Аркадьевич удовлетворённо улыбнулся при мысли о том, как будет славно, когда крепко сбитая, широкозадая Шура ему даст , и остаток дня пребывал уже в своём обычном жизнелюбивом настроении.

Дома он был по-прежнему настроен по-боевому. Мельком, через оконное стекло, взглянул на балкон, убедился, что там всё без изменений, и, напевая привязавшуюся непонятно откуда «Бесаме мучо», ушёл на кухню. Там Леонид Аркадьевич занялся приготовлением ужина и в комнату вернулся только, когда за окном уже опять стало совсем темно.

Он подавил в себе поползновение зашторить балкон, решил проявить силу воли. Вновь вольготно расположился в кресле, выпил коньячку и стал смотреть по телевизору свою любимую юмористическую передачу «Городок».

Обычно Леонид Аркадьевич в эти моменты хохотал до слёз, веселился с чисто детской непосредственностью. Сегодня, однако, он только изредка хихикал, да и то как бы стесняясь. Что-то всё же беспокоило его, не давало полностью расслабиться.

А когда по экрану поползли финальные титры передачи, Леонид Аркадьевич вдруг ясно почувствовал на себе чей-то взгляд . Кто-то пристально наблюдал за ним из заоконной темноты.

Леонид Аркадьевич отреагировал не сразу. Некоторое время он ещё якобы следил за титрами, чтобы усыпить бдительность наблюдавшего , а потом резко повернул голову. И тут же увидел, как по стеклу промелькнула тень.

Всякие сомнения отпали. На балконе кто-то был, и этот кто-то сейчас смотрел на него оттуда, с той стороны тёмного стекла.

Сердце у Леонида Аркадьевича провалилось куда-то вниз, пальцы похолодели.

Но он всё же пересилил себя, медленно, стараясь не спугнуть смотрящего, потянул рычаг, убрал подножку, затем встал с кресла и осторожно всунул ноги в шлёпанцы.

После чего, по-прежнему пытаясь не делать резких движений, Леонид Аркадьевич нагнулся, взял прислонённую к камину кочергу, крепко, до боли, сжал её в руке, и только тогда вдруг стремительно рванулся к балкону с твёрдым намерением раз и навсегда разобраться с непрошеным гостем.

Но то ли из-за того, что он поспешил, засуетился, то ли потому, что привык дома шаркать ногами, но Леонид Аркадьевич на бегу внезапно запутался тапком в длинной бахроме ковра, потерял равновесие и, нелепо взмахнув руками, всем телом по инерции рухнул вперёд.

При этом каминная кочерга, опередив его падение на долю секунды, с размаху ударила по оконному стеклу, разбив его вдребезги. Верхняя часть окна, правда, всё ещё держалась, но ниже зияла огромная дыра.

Упав, Леонид Аркадьевич головой перевесился на балкон и уткнулся носом прямо в затвердевший кусочек сыра, укреплённый им в крысоловке ещё вчера вечером. Крысоловка сработала моментально и сильно щёлкнула его по голове, но Леонид Аркадьевич совершенно не почувствовал этого.

Он вообще уже ничего не способен был чувствовать. В горло его глубоко воткнулся торчавший, как гигантский зуб, острый кусок разбитого стекла, мгновенно пропоровший шею и разрезавший сонную артерию.

Серая уличная ворона, свившая себе гнездо в ветвях растущего напротив дерева, внезапно с любопытством завертела головой. Что-то ярко блестело на балконе в свете уличного фонаря.

Это была позолоченная ручка валявшейся в луже крови кочерги. Но ворона об этом не знала. Она распахнула крылья, поднялась в воздух и сделала пару кругов над балконом, всматриваясь в заинтересовавший её предмет.

Летая, она дважды пересекла луч света, падавший от фонаря, и всякий раз по той части стекла, которая ещё держалась в оконной раме, бесшумно скользила её большая зловещая тень.

Филимонов проснулся и сразу насторожился. Пока глаза постепенно привыкали к полумгле, он сумел осознать, что его так озаботило. Это была необычная тишина , от которой он полностью отвык за последние полтора года.

До дна ямы, в которой он находился, сверху сейчас не долетало ничего, ни один знакомый звук. Не было гортанных выкриков, шума мотора подъезжающей или, напротив, отъезжающей машины, не было выстрелов или взрывов, даже пения птиц и то не было слышно.

Похоже, что бой, который, не затихая, шёл наверху в течение двух суток, наконец прекратился. Кто в нём победил, пока что оставалось полнейшей загадкой.

Если бы победили наши, пытался рассудить Филимонов, то его бы уже давно освободили. С другой стороны, если бы победили чеченцы, то о нём бы вспомнили и накормили его.

В животе мучительно засвербило. Последний раз он ел позавчера, ему сбросили полиэтиленовый мешок. В мешке оказалось немного мяса, хлеба, сыра и пластиковая бутылка с водой.

А вчера ему так ничего и не дали, хоть он и кричал несколько раз, пытался напомнить о себе. Но наверху всё время трещали выстрелы, так что он понимал, что там было не до него.

Целый день вчера Филимонов ждал, волновался, но в конце концов утомился, свернулся в калачик и уснул.

Сейчас, проснувшись, он внимательно вслушивался в тишину, пытаясь уловить в ней хоть малейший намёк на жизнь.

Но никаких намёков не было. Тишина была мёртвая, тяжёлая, безнадёжная.

Он опять попробовал кричать, но вскоре охрип и отказался от этого намерения.

Если вчера его крики были бесполезны из-за постоянного шума, отчаянных воплей, взрывов, перестрелок, то теперь они стали бессмысленны, потому что наверху, и это он вдруг понял с жуткой очевидностью, их больше некому было услышать. Кто бы ни победил ночью, сейчас там просто никого не было.

Зубы у Филимонова застучали. То ли от нервов, то ли от утреннего холода. Кожа покрылась пупырышками. Он стал быстро приседать, дыхание его понемногу ускорилось, потом сбилось, и он согрелся.

Впереди был длинный, абсолютно безмолвный день, который предстояло прожить, и неизвестно, сколько ещё таких дней ему оставалось. Он подобрал пустую бутылку и краем горлышка выцарапал на твёрдой глинистой стене ямы три чёрточки. Он решил вести счёт дням. Пошёл третий день этой его новой жизни.

Филимонов попал в плен во вторник, два дня назад, таким же ранним тихим утром, когда был послан на разведку в аул. Его начали допрашивать, допрос вёл усатый, злобный и сильно хромающий человек.