Ровена Коулман - Письмо из прошлого

Я отступаю назад, разглядывая ее. Странно, эта девушка — мой самый близкий человек, и в то же время сейчас она кажется мне чужой. Ее темные корни пропали, волосы полностью светлые — когда она успела их перекрасить? Кроме того, они гладкие и блестящие. Ее лицо чистое, без макияжа, кожа упругая и сияющая, белки глаз белоснежные и яркие. Она выглядит так, словно накануне хорошо выспалась. На ней пара кроссовок, и вид у Горошинки такой, словно она только что вернулась с пробежки.

— Так где ты была? Мама о тебе спрашивала. Она беспокоится.

— Что? — замираю я. — Что ты сказала?

— Мама. Беспокоится. Я так ей и сказала: Луна уже взрослая, дай ей самостоятельно разобраться со всем этим.

— Мама… — Я зажимаю рот ладонью, мои глаза расширяются, а вспышка боли внутри такая сильная, что сердце останавливается на пару секунд. — Мама здесь, ты уверена?

— Конечно я уверена. Слушай, Луна…

Но я уже не слышу ее — бегу по лестнице чуть ли не на четвереньках, хватаясь за ступеньки руками, сбивая локти и плечи о стену. У двери, ведущей в квартиру, я останавливаюсь и опускаюсь на верхнюю ступеньку, чтобы хоть немного восстановить дыхание. Осторожно поднимаюсь, собираюсь с духом, отвожу волосы с лица и заправляю их за уши, как маме всегда нравилось, приглаживаю смятую футболку и делаю глубокий вдох.

Когда я вижу ее, мне уже все равно, что именно ее вернуло. Мне плевать, если после моих трюков со временем по Пятой авеню начнут разгуливать динозавры или нацисты заполонят Белый дом. Мне наплевать абсолютно на все, кроме того, что она здесь, она вернулась! В этой реальности она никогда нас не покидала. Она здесь.

Она здесь.

Мама, моя прекрасная, чудесная мама сидит за столом! Перед ней лежат газета, блокнот и ручка. Серебристые пряди волос сияют на солнце, и одного вида ее пальцев, сжимающих ручку, руки, лежащей на столе, и запястья, испещренного голубыми венами, мне достаточно, чтобы захотеть визжать, кричать и плакать. Но я боюсь подходить к ней, мне страшно: вдруг я дотронусь до нее и она исчезнет?

— Мам?

Я останавливаюсь, смотрю на нее, и у меня перехватывает дыхание.

Она с беспокойством оборачивается ко мне. Те же веснушки, та же крошечная морщинка между бровей, но глаза изменились. Что-то исчезло. Я больше не вижу в них той отчаянной, невыносимой грусти, которая всегда там жила. Ее больше нет.

— Дорогая моя девочка, иди сюда, присядь. Как ты?

Она раскрывает объятия. Я падаю на колени, обхватываю маму обеими руками и зарываюсь в нее лицом. Слушаю звук ее живого, бьющегося сердца, чувствую его щекой и чуть не схожу с ума от радости. Я чувствую, как ее руки обнимают меня. Она целует меня в макушку. Я так счастлива! Она здесь, и я тоже, мы обе здесь! Что бы ни произошло, мне не пришлось заплатить за это своей жизнью, и мы снова все вместе!

Почти.

— А где папа? — неожиданно выпрямляюсь я.

— В Англии. — Мама удивленно сдвигает брови. — Ты что, забыла? Он был против того, чтобы я приезжала сюда, хотел, чтобы все осталось в прошлом. Когда он поймет, насколько это для меня важно, то приедет, я уверена. Ему тоже больно, он даже говорить об этом не хочет, но я обещаю: я не позволю этому встать между нами!

Я смотрю ей в глаза, и мою память внезапно захлестывает море новых воспоминаний. Они не заменяют то, что я помнила до этого, скорее просто оттесняют. Я знаю, что у меня была совсем другая жизнь. И эти воспоминания так же реальны, как и те, прежние. Мама именно такая, какой я ее помню, полная жизни и радости. И камера «Super 8» по-прежнему всегда у нее под рукой. Только теперь я точно знаю, что всякий раз, когда она смеется, этот смех — искренний, каждый раз, когда она танцует, незримая тень не хватает ее за ноги. В этих воспоминаниях нет тайных заначек с таблетками, нет бесконечных сигарет, нет недель, проведенных в постели, или нескончаемых часов, проведенных в саду в Англии, вдали от остального мира.

Я осознаю´, что факт насилия все же был, ведь иначе меня бы здесь не было, и мысль об этом отщипывает кусочек от моего сердца. Но его тут же скрепляет надежда, потому что я помню, как несколько коротких недель назад мама обняла меня и сказала, что именно благодаря нам с Пиа она смогла снова прийти в норму. Мы стали для нее стимулом никогда больше не погружаться во мрак. И теперь ей осталось выиграть только одно, решающее сражение и убедиться, что человек, который причинил ей столько боли, не выйдет из него победителем. Это ее персональная битва против него.

И тогда я снова обнимаю ее, обнимаю все крепче и крепче по мере того, как меня поглощают воспоминания о нашей новой жизни. Мама всю жизнь хранила в секрете то, что ее изнасиловали. Она помогала женщинам, пострадавшим от насилия, справиться со случившимся, внушала им мужество говорить правду, и однажды ей самой хватило сил заговорить об этом, рассказать своей семье и всему миру о том, что с ней произошло. И неважно, чего маме стоило это решение, ведь ее откровенность могла спасти других девушек. Моя прекрасная, сильная и нежная мама так часто обнимала меня и повторяла, что любит меня, и что папа любит меня, и что они всегда, с самого начала, считали меня благословением!

Она вернулась сюда, в город, где выросла, чтобы продать свой старый дом и пустить вырученные средства на помощь местным женщинам и создание безопасного места, куда они в случае чего могли бы обратиться и откуда могли начать путь к новой жизни.

Меня переполняет радость — у меня такое чувствую, будто я выиграла в крупную космическую лотерею. Что бы ни произошло, что бы я ни сделала, этого оказалось достаточно. Если не для того, чтобы спасти маму, то хотя бы для того, чтобы уберечь от полного разрушения ее жизнь и жизни всех окружающих. Это было какое-то крошечное изменение, но оно повлияло на ее решение убить насильника, и она всегда знала, что не убивала, не совершала самый страшный из грехов, не отнимала ни у кого жизнь. Она нашла в себе смелость простить себя и начать помогать остальным. Я жду, когда появятся новые воспоминания, и они уже есть, но пока что запутанные и нечеткие, и рассмотреть их трудно. Нужно быть терпеливой. Папы здесь нет, но, по крайней мере, он есть хоть где-то. После того как этот кошмар закончится, мы снова сможем быть все вместе. Впервые за очень долгое время я понимаю, как же мне нравится жить. В этом мире нет Майкла, и для меня нет любви, и я буду скучать по нему до конца своих дней, но, хоть это меня и ранит, я принимаю это, потому что понимаю — идеальное счастье мне не суждено. И никогда не было суждено. Я знаю, что теперь мама — совершенно другая женщина, ее вина и злость превратились в спокойную решимость. Но кое-что еще изменилось.

— А где твой медальон? — спрашиваю я, и она недовольно морщится. — Твой медальон Марии Горетти?