Антон Евтушенко - Симптом страха

— Эй там, на линкоре! Фонтанки не видать?

Реки разлились до кипящей магмы, сочащейся сквозь приоткрытые веки. Она уснула и ей приснился сон. Странный сон, очень странный и очень подробный сон. Не было храма, не было изуродованных книг, не было тайника и отвратительной волосатой паучихи, копошащейся внутри янтарной капли. Это был только сон, кошмарное, пугающее реальностью сновидение…

Она распахнула глаза, и мерцающие кванты света хлынули в зрачки. Сквозь их бешеный поток она словила две продолговатые фигуры, похожие на спилберговских гуманоидов, проявлявшихся медленно в сгущённом ярким светом молоке, точно изображение на фотокарточке. Один из них гулко, будто прорываясь сквозь водяную толщу, поинтересовался, отомкнут ли ему дверь, и смачно, по-матросски огрубил вопрос крепким выражением, добавив что-то непечатное (про линкор), требовательно поколотил костяшками в стекло.

Это был Глеб, это его голос нещадно изрыгал обсценные эпитеты. Его лицо, наконец, прорисовалось чётко. Оно не выражало зла, но и доброты не наблюдалось. Нэнси разблокировала двери и предпочла устраниться в глубину салона. На всякий случай.

— Ну ты даёшь, подруга! — Ленка протиснулась на переднее сиденье. Физиономия её лоснилась и румянилась от долгого пребывания на солнце. — Уж не знаю сколько времени топчемся у машины…

— Пардоньте, медмуазели и мусье! — извиняюще произнесла она, но это прозвучало против воли откровенно издевательски.

— Кхм! — недовольно и строго сказал Глеб, скрепя салонной кожей, неуклюже садясь за руль. — Прямо расстройство… Шкипер, не делай так больше!

— Не делать «что»? — Нэнси осмелела, решив, что лучшая защита — нападение. — Меня разморило. Что мне надо было делать: спички в глаза или скотч на веки клеить?

Ленка остужала пыл Нэнси шуткой:

— Уставшая баба — зверь-баба!

Но тут же делалась серьёзной, обращаясь к Глебу:

— Человек не досыпает, это правда. — Она перевела взгляд на Нэнси, участливо спросила у неё: — Это из-за твоего заказа, да?

— Я чуть выбилась из графика.

— Что ты напал на неё? — возмутилась Ленка и шутливо стукнула Глеба кулаком по плечу. — Просто не надо было отставлять ключи в зажигании. Вот и всё!

— Ленчег, — ласково и терпеливо сказал Глеб, — кондей без ключа не будет работать. Ты же не хочешь вместо подружки заполучить жареную во фритюре котлетку?

— В первую очередь этого не хочет сама подружка! — ответила Нэнси. — А почему сразу во фритюре?

— Звучит аппетитно!

— Э-эй! — И Ленка снова стукнула его кулачком.

«Очевидно, — подумала Нэнси, — у ребят начался новый виток отношений». Ну и хорошо! Значит, не зря съездили.

Глеб развернул машину, выехал на дорогу и они медленно заколыхались на кочках, протискиваясь сквозь деревню.

— Не зря съездили? — последнюю мысль она обратила в вопрос и со значением посмотрела на Ленку.

— Нет, птичка обломинго пролетела. Знаешь такую?

— Слыхала.

— Ну вот, — кивнула она, — попасть внутрь нам не удалось. Икону мы не видели, зато — бинго! — встретили паломников. Вернее, я так подумала, а Бигл сказал: кладоискатели.

— Чёрные копатели, — поправил Глеб.

— Даже так? — удивилась Нэнси.

Она вспомнила свои археологические вылазки. Конечно, одно дело — легальный коп и совсем другое — самодеятельный поиск. В условиях археологических раскопок ей никогда не доводилось встречать чёрных копателей по вполне понятным причинам: те предпочитали никаких контактов не иметь с официалами, сильно недолюбливавших энтузиастов-одиночек. Конечно, словесный оборот «сильно недолюбливали» не дотягивал до меры генетически острой неприязни, питаемой резидентами официальной науки. Так, в одном из номеров «Истории и археологии» один кандидат наук с благозвучной фамилией Прусачок призывал всё археологическое сообщество «широко распахнуть глаза на проблему чёрных вредителей культурного наследия», бравируя такими громкими фразами как «бедствие национальных масштабов», «бесчеловечные акты вандализма» и «тотальное уничтожение археонаследия». Неутешительные свои итоги на пятнадцати журнальных полосах он подводил печальным наблюдением, что-де в нашей стране не хватает правоприменительной практики и призывал правоохранительные органы наказывать профанов-корыстолюбцев по всей строгости закона.

Сама же Нэнси придерживалась другого мнения. Уже тогда ей казалось, что кандидат явно спекулирует юридическим аспектом. В попытке реконструировать прошлое, мы, хотим того или нет, его невольно искажаем. Искажение в процессе изучения даёт отнюдь не лопата или даже не экскаваторный ковш. Интерпретация документа или факта очень сильно завязана на субъективных факторах исследователя. Конечно, запаса знаний и объективности определённо больше у учёного. У него никогда не будет твёрдолобой, почти сектантской предвзятости, но! — и страсти не будет, и авантюрной беспринципности, и бзика в голове. А у энтузиаста-профана — будет! Тогда не являются ли одиночные поиски с металлодетектором спасительной операцией, а не бесчеловечным актом вандализма, коим мнит его Прусачок?

Очевидно, кандидат боялся не вандалов, а дельцов, корысти ради не желавших делиться находками. Прусачок, кстати, был не одинок в стремлении объявить священную войну чернокопам. Подобные статьи мелькали едва ли не в каждом номере, и тон всегда их был примерно одинаков. Будь Нэнси на месте чёрных копателей, она бы и сама ушла в глубокое подполье. Бережёного, как говорится…

— Они выглядят, как обычные туристы, — продолжала Ленка. — Вернее, не совсем обычные, а будто глубоко религиозные. И ведут себя так же.

— Это как же?

— Примерно так же, как наша новая знакомая из магазина, — хмыкнул Глеб. — Всё то же враньё про миссию, про путешествие к Святой земле, имеющее особое значение для укрепления веры. Для них любая земля святая, если можно чем-то поживиться.

— Да, Бигл, их быстро раскусил, — ликовала Ленка.

— Что? — Нэнси была поражена услышанным. — Я смотрю, ты всех без разбора записываешь в мерзавцы. Неужели по себе меряешь?

— Слушай, ты же не была там — их не видела, — говорил он, филигранно объезжая ямы. — Двое парней в одной палатке с Библией, конечно, смотрятся убедительно и очень по-христиански, особенно в комплекте с лопатой, ножовкой и топором.

— Странное умозаключение! Ты думаешь, истинному христианину религия запрещает пользоваться перечисленными инструментами? Или ты думаешь в путешествие лопату и топор берут с исключительно неблаговидными целями?

— Когда мы только подходили к храму, — неодобрительно, как от зубной боли поморщился Глеб, — я слышал короткий свист. Думаю, один из них стоял на шухере и, заметив нас, дал сигнал второму. Когда подошли ближе, к палатке, они уже поджидали нас на брёвнышке. У одного в руках евангелие с заложенным вместо закладки пальцем. Ну, вроде, только что читал усиленно. Как увидел нас, разулыбался во все свои тридцать два клыка, будто увидел схождение благодатного огня, а другой сразу давай ездить по ушам заготовленною речью. Ну, про путь паломника, значит. А сзади них, вижу, брезентуха, а под ней черенок лопаты виднеется и полотно ножовки. И топорик в брёвнышке торчит. Лезвие блестит как зеркало: видно, что пользуются им вовсе не от случая к случаю. И главное: ногти у обоих набиты чернозёмом, а на каждом фаланге — по окостенелому мозолю. Я такие мозоли видел только у могильщиков, что по сорок-пятьдесят часов в неделю свежие ямы копают для покойников.