Гузель Яхина - Юбилей

Нос крупный, мясистый, на переносице – две поперечные складки. Брови кустистые, почти черные, с редкой проседью. Глаза темно-бурые, радужка мутная, белки желтоватые, со слюдяным блеском. Подглазные мешки землистого цвета. Кожа на щеках ноздреватая, местами в крупных оспинах…

Одетый в шелковую пижамную пару вождь полулежал в кровати, приподнявшись на локтях, и рассматривал себя в зеркале. Большой трельяж был изготовлен по специальному заказу в мастерской Казанского оптико-механического завода и отражение давал особое, глубинное: в каком бы из углов комнаты человек ни находился, в зеркалах он полностью обозревал помещение и себя в нем с головы до пят в каждой из трех массивных граненых створок. В трельяже отражалась сейчас вся спальня, целиком, от мелкоузорчатых узбекских ковров, в несколько слоев накиданных на пол, до гипсовых цветов на потолке. И лицо свое на темно-рыжем фоне кроватной спинки из карельской березы вождь видел крупно и четко, в трех ракурсах.

Уши большие, грубой лепки, с вялыми мочками, правое чуть выше левого. Волосы пышные, темно-серые, с густой проседью. Лоб низкий, с одной глубокой продольной морщиной и многими мелкими. Надбровные дуги ярко выражены…

Вождь отбросил одеяло и встал, босиком прошлепал к трельяжу. Не глядя протянул руку к окну и резко дернул в сторону многослойные складки тюля, впуская в помещение яркий дневной свет. Отражения стали резче, налились цветом и объемом. Он приблизил лицо к зеркалу и оскалил рот – на стекло легло матовое облачко пара.

Зубы длинные, охристо-серые, стесанные. На правом клыке большой скол. Межзубные щели широкие. Десны местами кровоточат. Язык сизый, покрыт серым налетом…

Верно, это из-за недавнего юбилея. Торжества по случаю семидесятилетия были непродолжительные, но пышные. Вождь не хотел их – хотела страна. Пришлось уступить. Специально организованный комитет из семидесяти пяти членов партии (включая режиссера Александрова, композитора Шостаковича, писателя Фадеева, академика Лысенко, всю молодую и рьяную клику маленковых-хрущевых-булганиных-сусловых, а также заботливый женский пол в лице трактористки Ангелиной и сменного мастера Ивановской мануфактуры Ярыгиной) порывался развернуть скромный праздник в каскад феерических мероприятий. Вождь не дал. Ограничились торжественным заседанием ВКП(б) в Большом театре и правительственным приемом в Кремле.

Губы бледные. Носогубные складки резкие. Усы густые, серые, с пожелтевшей от табака проседью. В углах рта – мелкие сухие трещинки…

Все присылаемые подарки вождь велел сразу отправлять в Музей революции, где было решено открыть посвященную юбилею выставку. Экспозиция заняла семнадцать залов. Смотреть поехал глубокой ночью, когда на усыпанных снегом дорогах Москвы не осталось машин, а дома погасили окна. Бледный не то от волнения, не то от недосыпа экскурсовод кружился по отдраенным в ожидании высокого гостя залам, с воодушевлением демонстрируя витрины, уставленные дарами народной любви. Пахло недавней уборкой – мокрыми тряпками и мылом, теплым воском; вождь опустил глаза на сияющий медовым блеском паркет и увидел в нем собственное отражение.

А дары и правда были щедрые. Все сто семьдесят восемь народностей и национальностей Советского Союза (включая спасенных на грани выживания чукотских кереков, и освобожденных от многовекового средневекового рабства турфанцев с мачинами, и благодарных за переселение на новые земли чеченцев, крымских татар, калмыков, балкарцев, понтийских греков, немцев) прислали своему отцу – отцу народов – кропотливо изготовленные, наполненные самыми глубокими и искренними смыслами приветы: бюсты вождя – из редкого зеленого янтаря, из не менее редкого кудрявого малахита, из жадеита и оникса; портреты – вышитые на бархате, парче, гобелене, выбитые на моржовой кости, черненные на серебре, патинированные на латуни, гравированные на стали, бронзированные на дубленой коже. Братские, дружественные и все остальные народы мира были солидарны: профиль вождя на рисовом зернышке от Китая, анфас – на цельном куске черного опала от Красной Африки…

Вождь лениво скользил глазами по шкафам и полкам, про себя удивляясь первобытному пристрастию людей ко всему блестящему. Большинство подарков сверкали гладкими боками и гранями, отражая и приумножая и без того яркий электрический свет: створки серебряной шкатулки из Монголии, клинок инкрустированной шашки из Махачкалы, стёкла именного трактора из Харькова… – все было отполировано так тщательно, что, приблизившись и сощурив глаза от блеска, в каждом из предметов можно было разглядеть себя, как в зеркале.

Скоро он утомился разглядывать вещи, вернее, свое лицо в них. Взгляд собственных глаз, которые пристально глядели на него со всех поверхностей, был отчего-то неприятен. Нет, лучшие подарки находились не в этих залах. Возвышался в заснеженных Карпатах Словацкий Штит, по случаю юбилея переименованный в Сталин-Штит. Праздновал в Болгарии свое переименование город Сталин, ранее – Варна. Получившие имена юбиляра проспекты, площади, набережные, заводы, фабрики, школы, институты – вот настоящие, достойные дары. Вождь развернулся и, не дослушав вдохновенно лепечущего что-то экскурсовода, направился к выходу.

Шел быстро, стуча каблуками по скрипучему паркету и не глядя на бегущее под сапогами отражение. Недоумевающая свита, переглядываясь, но не смея перешептываться, растерянно спешила вслед. Вождь смотрел прямо перед собой, но боковым зрением все же улавливал собственный профиль, скользящий по стеклянным витринам из зала в зал. Профиль упорно плыл рядом, перескакивая то на зеркала фойе, то на оконные стекла холла; перед входными дверями, однако, оказавшись в окружении голых каменных стен, вынужден был отстать. Исчез и паркетный двойник – пол при входе был залит цементом. Вождь усмехнулся. Ожидающая у входа охрана торопливо распахнула перед ним двери, но за секунду до этого он успел заметить в натертой тысячами ладоней дверной ручке свое крошечное, оранжевое на медном фоне лицо.

Кто-то из свиты нагнал, что-то убежденно воскликнул, хотел было накинуть вождю на плечи шинель (мороз на улице!). Обернувшись, вождь уткнулся взглядом в две блестящие окружности в золотых ободках – пенсне; в каждой линзе – по собственному сердитому отражению. Оттолкнул шинель, нырнул в успокаивающую темноту автомобиля, с облегчением сомкнул веки…

Щеки сероватого оттенка, в лиловой поросли щетины, слегка обвислые. Подбородок выраженный, с продольной складкой. Шея дряблая…

На торжественное заседание ЦК ВКП(б) в Большой театр он ехал пару дней спустя с неспокойным сердцем.