Владимир Нестеренко - Дорога на плаху

В этом городе генерал Климов провел лучшие годы своей жизни. Здесь он обрел любовь и семью, и воспоминания о былом часто посещали его. Вот и этот звонок оказался оттуда. Он узнал голос главного режиссера театра музкомедии.

— Сергей Петрович, голубчик! Рад слышать ваш голос, и посчитаю за честь принять вас у себя, как в старые добрые времена.

— Геннадий Николаевич, я рад не меньше вас. Думаю, мы еще встретимся, но сейчас вы беспокоитесь о деле Савиновой?

— Как всегда, ваша интуиция не подвела. Именно, о ее гибели…

У генерала феноменальная память на уголовные дела. Он помнил их почти все, вместе с пострадавшими и преступниками, как помнит талантливый шахматист сотни партий. Он уже познакомился с делом о нераскрытом убийстве Савиновой, вспомнил эту талантливую актрису. И вот он вновь внимательно смотрит на портрет женщины средних лет с яркими, большими глазами. Да, прелесть ее глаз не изменилась спустя десять лет, с тех пор, как он в последний раз видел их перед отъездом из этого города. Красноярские сыщики приложили к делу один из лучших снимков актрисы. Теперь ее нет. Следователь по ее делу докладывал:

— Полгода назад труп актрисы нашли на пустыре. Труп уже начал разлагаться. Пришлось немало потрудиться, чтобы установить личность. Эксперты заявили, что актриса подверглась пыткам, в частности, нагревательными приборами ей прижигали пятки, затем женщина была изнасилована и задушена. В квартире погибшей, по утверждению ее друзей, ничего не пропало, особенного беспорядка не наблюдалось. Ящики письменного стола выдвинуты, на полу лежал рассыпавшийся фотоальбом. Он так и запечатлен на снимке эксперта.

— Что интересного показали ее коллеги, родственники?

— Родственников, у нее в этом городе нет. Родной брат живет в другом городе, отец — тоже. Актриса зарабатывала хорошо, но изрядно выпивала и была бесконечно должна почти всем в труппе, правда по мелочам, но одалживали и у нее, что не могло послужить мотивом к расправе с таким зверством. Ее любили в театре. Но есть одно обстоятельство, — следователь сделал паузу.

— Какое? — с нетерпением торопил генерал.

— Незадолго перед убийством Лидия Ефимовна неожиданно обновила свой гардероб и мебель в квартире, рассчиталась со всеми долгами, устроила в театре пирушку. Откуда взялись деньги, она не говорила, отшучивалась, что грабанула банк по примеру голливудских гангстеров.

— И что же вы из этого вытянули? — пристально смотрел генерал на следователя.

— Ничего. Мы допросили всех ее поклонников, в надежде зацепиться за эти деньги, соседей по квартире, но ничего не добились, и следствие зашло в тупик.

Московская бригада генерала Климова, присланная правительством Примакова по просьбе губернатора, взялась перетряхивать следственные завалы, возбуждать новые уголовные дела не только по грабежам, убийствам, но и экономическим преступлениям. Старые сыщики знали хватку своего коллеги по тем годам, когда он работал здесь десять лет назад. Это был не кабинетный мент, а грозный волкодав с непостижимым чутьем на преступников и завидной смелостью, без боязни берущий махровых бандитов, раскалывая их, как грецкие орехи, точными ударами неопровержимых улик.

Климов почти не изменился: все такой же сухопарый, широкоплечий, подтянутый и подвижный. Только взгляд его проницательных серых глаз, казалось, еще глубже проникает в душу собеседника, да на погонах красовались три золотые звезды. Он по-прежнему редко надевал мундир, работал больше в штатском.

С его приездом кое-кто в управлении зачесал затылок, кое-кто прибавил рвения в делах.

Борис Петраков, молодой детектив из состава бригады генерала, наслышанный о делах Климова, ловил каждое слово его наставления.

— Несомненно, у Савиновой что-то спрашивали, искали. Валяющийся на полу фотоальбом тому подтверждение. Кого можно искать в альбоме: детей, родных, друзей. Нашли или нет, никто не знает. Жизнь Савиновой нам известна лишь в Красноярске. Ничего не рассказывают протоколы опроса подруг о ее молодости, юности. Поиск начнем с места ее рождения и учебы. Поезжайте в Ачинск, выясните, кого она любила, с кем дружила…

Борис Петраков был изумлен столь примитивными «ценными указаниями»: он полагал, что кумир Климов в своих наставлениях едва ли не назовет фамилию преступника, а тут надо выяснять, кого любила убитая. И это через два десятка лет! Петраков едва не возразил о такой постановке вопроса, но вовремя сдержался. Перед ним генерал, а такое, чтобы генерал давал ЦУ мало обстрелянному старшему лейтенанту, не часто бывает на практике.

— Помните, Борис, вам дана полная самостоятельность, инициатива, — генерал подошел к окну, где стоял горшок с геранью, взял его обеими руками, приподнял до уровня глаз, заглянул в донное отверстие и сказал. — Как говорил Козьма Прутков, зри в корень! Желаю удачи.

Ачинск. 1974 г.

— Лида, ты настоящая актриса! — с восхищением говорила ее подруга Наташа, после концерта художественной самодеятельности школы, где Савинова пела и плясала.

— Привлекательная внешность, огромные, умные глаза, взрывной характер, изумительное свойство перевоплощения, хороший певческий голос, блестящая игра драматической актрисы, — иронически отзывалась на свои похвалы Лида словами педагогов. — Но это, милая подружка, еще далеко не все основания для карьеры актрисы большого полета.

— Но в классе никто не сомневается, что по окончании десятилетки ты поступишь в театральное училище.

— Представь себе, я — тоже. Только мачеха не верит в мою звезду.

«Какая из тебя артистка! — ворчала она всякий раз, когда девушка с отцом заговаривала о поступлении в театральное училище. — Скорее рак на горе свистнет. А то, глядишь, станешь шлюхой: так и виснешь на Костячном, хотя он тебя не замечает».

«Много ты знаешь, сухая вобла, — огрызалась в душе Лида, — вот возьму и, назло тебе, отдамся ему при первой же возможности».

Лида ненавидела невзрачную и тощую, высокую, как телеантенна, мачеху. Сколько девушка себя помнит, между ними никогда не было не то чтобы любви — мира. После смерти мамы, которую она смутно помнит, отец, обремененный двумя детьми, женился на этой мегере.

Брат был намного старше Лиды, не принял ни душой, ни сердцем мачеху, и как только окончил восьмилетку, покинул родной дом, поступил в техникум в Красноярске. Он редко приезжал домой, и вся желчь сварливой неудачницы и бесплодной женщины выливалась на несчастную падчерицу. Она пыталась ущемить ее во всем, в чем могла, придиралась к плохому мытью посуды, пола, к неумению постирать свои вещи, даже к великолепно приготовленным щам или стряпне пельменей, от которых отец был в восторге.