Анатолий Алексин - Раздел имущества

– По крайней мере для нее, – согласилась мама. – Анисия Ивановна, как всегда, права. – И крикнула в папину сторону: – Просто не верится, что ты ее родственник!

Я подошла к двери, возле которой вновь дымила не замечавшая меня женщина.

– Зачем же делить-то, Коленька? – донесся близкий к рыданию голос матери. – Я ведь скоро…

– Всех нас в два раза переживет! – отреагировала дебелая женщина.

И я поняла, что мужчина, выдавленный из тюбика, – ее раб.

– Что там делят? – спросила я.

Она была до того возбуждена, что выдохнула дым мне в лицо:

– Что делят в суде? Имущество!..

У бабушки была старшая сестра. Ее звали тетей Маней.

– Старшая, но нестарая, – объяснила мне бабушка. – Выглядит куда лучше меня: всю жизнь прожила в деревне. Воздух такой, что пить можно. И спокойная она. Ни разу криком себя не унизила.

– Как раз это опасней всего, – включился в разговор папа. – Опасней всего… Человеку необходимо разрядиться: крикнуть, выругаться, что-нибудь бросить на пол. Иначе внутреннее самосожжение происходит… Самосожжение!

Грамоте тетя Маня научилась поздно, уже в зрелом возрасте, и поэтому очень любила писать письма. Бабушка читала их вслух, а мама и папа делали вид, что им интересно.

Мама иногда даже переспрашивала:

– Сколько… сколько она собрала грибов?

Бабушка вновь находила соответствующее место в письме.

– Сколько она наварила банок варенья?

Бабушка вновь водила пальцем по строчкам.

Мама могла бы и не интересоваться этими цифрами, потому что все засоленные тетей Маней грибы и все сваренное ею варенье отправлялось по нашему домашнему адресу.

– Куда нам столько? – ахала мама. И аккуратно размещала банки в холодильнике и на балконе.

Всякий раз, когда потом грибы и варенье появлялись на столе, мама подчеркивала:

– Это от тети Мани!

Если же к папе приходили друзья и грибы становились «грибками», за здоровье тети Мани провозглашались тосты. Бабушке это было приятно:

– Не зря Манечка спину гнула. Удовольствие людям!

Когда бабушка была маленькой, они с тетей Маней осиротели.

– Она, старшая, выходила меня… Не дала росточку засохнуть без тепла и без влаги.

– Как ты мне?

– Ты бы и без меня расцвела: тут и мать, и отец, и профессора!

– Нет… Без тебя бы засохла, – с уверенностью ответила я.

По предсказаниям бабушки ее старшая сестра должна была «пить воздух» лет до ста, если не дольше.

Но тетя Маня стала вдруг присылать письма, в которых точным был только наш адрес. Бабушку же она называла именем их давно умершей матери, сообщала, что грибы и ягоды растут у нее в избе, прямо на полу… из щелей.

Потом ее сосед из деревни написал нам, что у тети Мани сосуды в голове стекленеют, но что сквозь это стекло ничего ясно не разглядишь. Так ему врачи объяснили.

– Стало быть, у Мани склероз, – сказала бабушка. И добавила, первый раз изменив себе: – Очень уж это страшно. И воздух, стало быть, не помог.

– В молодости чем больше родных, тем лучше, удобнее. Все естественно, прямо пропорционально, – сказала мама. – А в старости, когда наваливаются болезни, возникает нелогичная, обратно пропорциональная ситуация: чем больше родных, тем меньше покоя.

– Но ведь и мы тоже можем стать пациентами своих близких, – ответила бабушка. – На кого болезнь раньше навалится, никому из нас не известно!

Мама при всей точности своего мышления этого не учла.

– Никогда не кричала она. Вот и результат, – пробормотал папа. – Вот и результат.

– Что поделаешь… Надо ехать в деревню, – сказала бабушка. И, вроде бы извиняясь, обратилась ко мне: – Ничего страшного: вас будет трое. А она там одна.

И сразу пошла собираться.

Я почувствовала, что не может быть нас троих… без нее, без четвертой…

Я почувствовала это – и уже не нарочно споткнулась на ровном месте. От волнения я стала, сбиваясь, проглатывая слова, объяснять, что без бабушки все погибнет, разрушится.

Мама и папа панически испугались.

– Придумайте что-нибудь! – невнятно просила я их.

– Мы умоляем тебя: успокойся! – вталкивая мне в рот пилюлю и заставляя запить ее водой, причитала мама. – Выход, бесспорно, есть. Пусть тетя Маня приедет сюда. К нам… Хоть сегодня!

– Разумеется, мы будем рады, – привычно поддержал ее папа. – Мы будем рады.

С этой вестью я заспешила в коридор, где бабушка собирала вещи.

Мама и папа примчались вслед за мной.

– Тетя Маня будет жить здесь, в нашем доме, – торжественно объявила мама. – То, что дорого вам, дорого и нам, Анисия Ивановна! Это бесспорно. Иначе не может быть.

– Я тоже поеду в деревню… Мы вместе привезем тетю Маню.

– Пожалуйста! – с ходу разрешила мне мама. – Только не волнуйся. Тебе нельзя расходовать нервы.

Никогда еще не была я так благодарна своим родителям.

А они, перепуганные моей истерикой, через день собрали консилиум.

Когда меня показывали очередному профессору, мама обязательно шепотом предупреждала, что это «самое большое светило». На сей раз «самые большие светила» собрались все вместе. Просто слепило в глазах!

Со мной беседовали, меня разглядывали, ощупывали, будто собирались купить за очень высокую цену.

Это происходило у нас в квартире, поскольку за годы моей болезни все светила стали, как говорится, друзьями дома. Мама считала это своей психологической победой, потому что к каждому профессорскому характеру ей удалось подобрать ключ.

Потом мы с мамой и папой – бабушка при этих исследованиях никогда не присутствовала – вышли в смежную комнату.

Мы ждали приговора… А получили награду. Консилиум объявил, что практически я здорова. Но что поехать на время в деревню было бы хорошо!

– Это нанесло бы последний удар по ее болезни, – сказал, поощрительно поглаживая меня по макушке, один из друзей нашего дома.

На следующий день мы с бабушкой отправились наносить последний удар.

Десять с половиной часов мы ехали в поезде, а затем, от станции до деревни, еще три часа на попутном грузовике.

Мы обе сидели в шоферской кабине.

– Ничего страшного: в тесноте, да не в обиде, – сказала бабушка.

…Когда мы с грохотом въехали на главную улицу села, шофер налег спиной на сиденье и нервно затормозил: он не ожидал, что на улице будет столько людей.

Люди возвращались с кладбища… Только что похоронили тетю Маню.

Холмик с крестом был перед оградой, возле дороги. Рядом с двумя другими крестами. На самом кладбище уже не было места.

Тетя Маня лежала под зеленой, накренившейся крышей дуба, который был весь в зияющих ранах, нанесенных годами.

Бабушка не плакала. Она смотрела поверх могилы, на дуб, так долго, что я тронула ее за руку.

– Что ж телеграмму-то не послали? Не дали проститься, – сказала она.