Михаил Полюга - Альпийский синдром

Ах вот оно что! Явилась проверить, не вожу ли сюда женщин?

– Знаете что, любезная Надежда Григорьевна…

У нее сделалось опрокинутым лицо, губы задрожали.

– Простите. Я сейчас уйду. Немного побуду и уйду. Сварю кофе – там, у себя, – выпью и… Дома так тошно!..

«Ну вот еще и это… Ей тошно! С чего бы, скажите на милость, тошно? А впрочем, у каждого найдется своя причина…»

– Никто вас не гонит. И хорошо бы – кофе… – примирительным тоном сказал я. – А знаете что, давайте выпьем. Найдем Любкин самогон и выпьем. Угадать бы только, где его прячет…

– Не надо искать, у меня есть, – одними глазами улыбнулась Надежда Гузь. – Заказала пол-литра для компрессов, а забрать забыла. Только ведь вы уже…

– Что уже? Пьян? Было дело. Но выветрилось… Вообще-то я не буйный, чтоб опасаться… Ну, тащите сюда, что там у вас припрятано!

Но она медлила, неуверенно жалась в дверях, будто не до конца верила моим словам. Затем смысл сказанного осознался ею, – она с легким вздохом вылетела в канцелярию, почти сразу вернулась и принялась хозяйничать: на приставном столике постелила белую льняную салфетку, достала из пакета судок с жареной рыбой, свекольный салат в пол-литровой банке, кастрюльку с сырниками, четвертинку ржаного хлеба. «Не очень-то роскошно живет», – подумал я, разглядывая принесенное угощение. А она снова вылетела и снова вернулась с двумя вилками, двумя стопками и бутылкой самогона, заткнутой газетным пыжом-пробкой.

– А тарелок нет, – смущенно сказала Гузь и зачем-то отступила на один шаг, как бы винясь передо мной в своем невольном нерадении.

– Что вы пятитесь? – вопросил я строго. – Извольте к столу! Или будете пить и есть стоя? А тарелки… для чего нам тарелки? Ведь не побьемся, нет? Ну а для рыбы – постелим по листу чистой бумаги, вот вам и тарелки.

Мы уселись один напротив другого – так близко, что столкнулись под столиком коленями. «Совсем как на том сабантуе по поводу ее дня рождения, – почему-то вспомнилось мне. – И странный запах – смесь духов и жареной рыбы… Да, интересные у нас посиделки!» А она, словно угадав мои мысли, взглянула на меня вопрошающе, тотчас увела глаза и зачем-то принялась еще раз переставлять все на столе: судок, банку с салатом, жалкую кастрюльку с сырниками, как если бы не находила себе и своим рукам места. И тут во мне пробудилось легкое беспокойство – впервые за этот вечер и за все прежние вечера и дни: что такое, Надежда Григорьевна? Зачем это позднее появление, зачем духи, сердечко на платье и то откровенные, то убегающие глаза, зачем нервные, не находящие места руки? Показалось? Или эта женщина попросту одинока и не хочет оставаться одна поздними вечерами, или?..

Нет, показалось. Дурак ты, Евгений Николаевич, если честно. С другой стороны, одной Дашке танцевать и целоваться невесть с кем – так, что ли? И я молодец, и я не лыком шит!.. Так-то, Дарья Михайловна, так-то!..

– Ну-с, икнется Любке или нет, а мы выпьем! – воскликнул я с деланой раскованностью и разлил самогон по стопкам. – Бессмертное ядовитое зелье. Но куда нам без оного! – Я улыбнулся, уселся удобнее, при этом намеренно коснувшись колена секретарши своим, и поднял стопку. – За что пьем?

Она не убрала колено – только слегка порхнула ресницами, и спросила, запинаясь и растягивая слова:

– Можно каждый за свое? И не говорить за что, а то не сбудется?..

Я кивнул и, перед тем как выпить, загадал: «Чтобы все, что случилось с Дашкой, оказалось неправдой!» Выпил, поперхнулся и со злобой окоротил себя: «Вот и загадал!.. А как размечтался!..»

– «Блажен рогач…»

– Что вы сказали? – не расслышала Гузь, обмахивавшая ладонью рот, обожженный крепчайшим Любкиным самогоном.

– Ничего. Вспомнилось из одной книжки… Даже не знаю почему…

– У вас что-то случилось? – после некоторой запинки не удержалась и все-таки осторожно спросила она.

– С чего вы взяли?

– С чего? Не уехали домой, а раньше никогда не оставались. И какие-то у вас глаза…

– Глаза? Пьяные у меня глаза! И ничего такого не случилось. Просто, как изволите выражаться, тошно. Тоска то есть. Как в природе: день сменяет ночь и наоборот, для равновесия, что ли. Считайте, сейчас у меня время полуночи. Темная такая ночь, без луны и звезд…

– А вы выпейте еще, и отпустит. У меня муж был – если не допьет, хоть из дома беги, а хватит лишку – ему хоть в лоб, хоть по лбу, – ляжет на бок и спит, как в обмороке, даже сны не видит.

Муж был? Разве нет у нее мужа? Муж объелся груш. То-то Козлов так ретиво на чужие грядки лезет!..

– Будь по-вашему, выпьем, чтобы сны не снились, – кивнул я, наполняя стопки. – Как погляжу, опасный вы человек, Надежда Григорьевна! Еще, чего доброго, сопьемся тут с вами. Станем безобразничать, песни петь.

– Может, и станем, – подтвердила Гузь без тени смущения. – Все равно никто не увидит: окна во двор выходят…

Я и не хотел – окинул заговорщицким взглядом неплотно прикрытые шторы и при этом второй раз за вечер ощутил сладкое, головокружительное, погибельное чувство пропасти под ногами. Еще бы не ощущать! Ведь ничего не случается просто так, – и эта женщина неспроста постучала в окно моего кабинета, неспроста сидит сейчас, едва не за полночь, за моим столом, пьет мерзейший Любкин самогон и не убирает ногу, к которой я как бы случайно прикасаюсь своим коленом. А эта улыбка – одними глазами и уголками рта, – и как будто случайно оброненное: был муж, и искра, то и дело пробегающая меж нами!..

Вот так, Дашка, вот так! Сейчас налью по третьей, но выпью не за тебя!

Но тут меня качнуло, рука дрогнула, и самогоном плеснуло из стопки на стол и мне на пальцы.

– Знак свыше, – хмыкнул я, чувствуя, что слова текут из меня плавно и замедленно, а значит хмель снова одолевает. – Поклон Мирошнику… Вы пейте, а я сделаю паузу. Уравняемся в градусах…

– Не буду, – сказала она, накрывая стопку ладонью. – Сейчас уберу – и заварю кофе.

Вот-вот, кофе! А то все как-то поплыло. Ну и самогон! Завтра же убью Любку!.. А вообще – как-то странно…

– Как-то странно… – и не заметил, как вслух повторил я.

– Что странно?

– А? Ну да… Вам разве не странно: ночь, а мы сидим, болтаем о том о сем? А кофе – да, хорошо бы кофе…

– Странно? Странно, если просто, по-человечески сидим и говорим? А ночь – ну да, ночь. И что, что ночь? Лучшее время для разговора – никто не лезет с бумажкой или вопросом.

– По-человечески? Между прочим, я для вас – не человек, а прокурор, начальник. А вы стучите в окно. Зачем?

– Затем! Утром будете начальником, а сейчас… Глаза вон слипаются. Что ж вы так сегодня?.. Кофе не поможет. Вам бы поспать.

– А, да! У меня здесь матрас, подушка, одеяло… Вот я сейчас составлю стулья и… А вы – тсс! Вы меня не видели! Домой не поеду… А кофе – да, кофе!..