Михаил Полюга - Альпийский синдром

– Иду, Дашенька, иду! – крикнул я, высовывая из-под одеяла ступню и сразу же пряча ее обратно: снаружи показалось зябко, прохладно. – «Леноре ничего не снится».

Чтобы оттянуть время, я взялся за сборник злоязычного поэта Георгия Иванова, подумал о превратностях погоды (как раз в это мгновение за окном некстати выглянуло и пятнами заплясало по стенам и потолку яркое солнце), – и внезапно решил, что нужно отправиться на работу. В самом деле, почему нет? Почему бы благородному дону не…

На кухне как будто литавры раскатились…

«И царит в нем Прекрасная Дама, кто такая – увидишь сама», – наугад открыл и прочитал я строку из Иванова. Но как сказать Даше? Так и сказать: запамятовал, и все такое…

Но, к моему удивлению, жена только поджала губы и вздохнула: езжай, раз есть такая необходимость.

Однако в Приозерске все пошло не так, как я измыслил. В прокуратуре все были заняты текучкой, и только вскользь замечали меня, праздного и как будто лишнего здесь отпускника. У двери в кабинет Ильенко, на время моего отпуска исполнявшего обязанности прокурора района, толклись начальник следственного отдела майор Германчук и два дознавателя со статкарточками в руках. В кабинете, куда я заглянул, чтобы поздороваться, разбитной малый – старший оперуполномоченный уголовного розыска – с видом заговорщика о чем-то шептал Мирону Мироновичу на ухо. Секретарь-машинистка трещала на электрической пишущей машинке, и каретка машинки перескакивала раз за разом с отвратительным лязгом и грохотом. А во дворе и вовсе случилось небольшое ЧП: техничка Любка явилась на работу под хмельком и ничтоже сумняшеся схлестнулась с верзилой Саранчуком, взявшим у нее без спроса ведро, чтобы помыть свою машину.

– Любка, – доносился со двора клекочущий тенорок Саранчука, – тебе жаль этого ведра? На, подавись! – и слышался звенящий, перекатывающийся грохот оцинкованной жести, скачущей по асфальту. – Любка, молчи! Завяжу на голове юбку и высажу на базаре.

– А-та-та-та! – частила техничка, потом смолкла, и в окно я увидел, как она, наклонившись, пьет большими глотками воду из крана.

Приехал Игорек, которого я посылал за бензином в Малую Чернявку. С бензином с некоторых пор было у нас туго, районные прокуратуры и литра по разнарядке не получали, и три полные канистры, выпрошенные негласно, в залог будущих дружеских отношений, – это было что-то из ряда вон. Я и не думал поделиться горючим с Ильенко: новый здесь человек, я из кожи лез, чтобы заправить машину, раздобыть новую резину (старая, на водительском жаргоне, была разномерка, да еще с вытертым протектором, лысая), а он, как говорится, и в ус не дул. Поэтому, уходя в отпуск, я сразу отрезвил любителя покататься:

– Бензина нет, машина нуждается в ремонте. Вот я и займусь в отпуске ремонтом, есть у меня на примете одна мастерская…

– Как же мне без машины?

– А вы, Мирон Миронович, до того как обходились? Прокуратура год была без машины. Вот и сейчас как-нибудь…

С тем и уехали.

– Что, Николаевич, домой? – спросил Игорек, приостанавливаясь на перекрестке.

Я задумался, прикидывая так и этак. В самом деле, домой? А что для меня там? Ремонт, сад-огород, сапка, лопата, молоток, гвозди? Хмурая Даша, которую эта неустроенность достала не меньше, чем меня? Но как домашний пес, который, однажды сорвавшись с цепи, будет снова и снова рваться на волю, так и я внезапно ощутил вкус побега, звяканье разорванных звеньев и пьянящий дух свободы. И тут же поймал себя на лжи: не внезапно – давным-давно ощутил, еще тогда, когда оказался сам один в этом вертепе, где многое мне дозволено и немногое с меня спросится.

– А давай-ка заедем к Лёпику, – сказал я первое, что пришло в голову. – Мне Мирошник как-то хвалился, что у того армяне иногда жарят шашлык – пальчики оближешь. Представляешь, в электродуховке, – и какие-то у них особенные специи, травы. Я не для того, чтобы есть, – спохватился я, уловив голодную спазму у Игорька, – а надо бы кое-что разузнать…

Странной кличкой Лёпик в Приозерске называли хитрого и ушлого человечка, Ковтуна Игната Иосифовича. Был Игнат Иосифович приземист, колченог, скуласт и во всякую пору года краснолиц, черты лица имел грубые, но вместе с тем чем-то притягивал и удерживал подле себя тех, кого хотел удержать, – смешливой, обволакивающей, обходительной лестью, шутками-прибаутками, чертиками, пляшущими в крохотках-глазках? В молодости он несчетно любил женщин, но, как сам теперь говорил, посмеиваясь и сверкая болотного цвета зрачками, вышел в тираж. Судачили, что Ковтун, будучи директором заготконторы, ночью накануне ареста сжег контору дотла вместе с документацией, отсидел несколько лет и был досрочно освобожден в связи с актом амнистии. Вспоминали и то, что до своего лихого директорства он избирался председателем Приозерского поселкового Совета, и в секретаршах числилась у него сама Самсонова, ныне народный депутат, а в те времена – обыкновенная сельская пышка, устроенная Лёпиком в институт пищевой промышленности, и что учебу пышки он оплачивал не просто так…

Теперь на третьем этаже бывшего универмага у Ковтуна был магазин мебели, вполне плохонький, как многое во второй половине девяностых.

– О-хо-хо! Евгений Николаевич! – всплеснул руками Лёпик, когда я появился среди его кухонь, спален и мягких уголков, и быстро-быстро потер красные ладони, как всегда тер их в минуты недолгого жизненного счастья. – Обживаетесь? Не хотите мягкий уголок? Чудо, а не уголок! Нет, вы сядьте и попробуйте! Как драгоценному месту сидится? То-то! Или, может, спаленку? Когда есть с кем спать, спаленка просто необходима.

И он снова засмеялся, шлепнул в ладони и быстро-быстро потер одну о другую.

Я и не хотел – улыбнулся, сказал, что и «драгоценному месту» сидится замечательно, и есть с кем спать, но мне бы посмотреть теперь канцелярскую мебель…

– Дрянь! – схватив меня за рукав и хитро щурясь, забормотал Лёпик. – Не на что смотреть. Но если надо…

– Не надо. Это я к слову.

– А если к слову, пойдемте, пойдемте, – он поманил меня в подсобку, снова шлепая в ладони и сверкая вороватыми, как у мыши в крупе, глазками, – есть у меня одна кухонька…

Подсобка, а на деле комната, уставленная не распакованной мебелью, с диваном у стены и приставленным к дивану столом, была, как я сообразил, местом, где Игнат Иосифович любил уединяться с друзьями и подругами, как о том не утихала, несмотря на все его заверения в обратном, людская молва. Смахнув со стола с лиловыми потеками и сальными пятнами, налипшими на столешнице, непотребный сор – конфетные обертки и высохшие хлебные крошки, Лёпик нырнул лицом и рукой в какую-то тумбочку, порылся там, выудил бутылку коньяка и со смешком бухнул ею о крышку стола.