Михаил Полюга - Альпийский синдром

Игорек тоже был доволен: второго карпа я удружил ему.

Рыбины мне достались случайно. Въезжая с Мирошником в Приозерск, мы увидели скопление машин и людей на мосту.

– Спускают ставок, – тотчас сообразил Мирошник. – Вон Федюк стоит на мосту – важный, как отец родной. И шакалов набежало!.. Будет сегодня рыбхоз с рыбой, и шакалам – пожива.

– Шакалы – это кто?

– Те, что на машинах. Кто кум Федюку, кто нужный человек – явились за дармовщиной. Вон с пакетами караулят… Хотите поглядеть?

Я никогда не видел вблизи, как в рыбхозе занимаются отловом рыбы, и любопытство пересилило неприятный осадок от ядовитых слов о «шакалах».

На мосту было не протолкнуться. Утром еще огромное, серебрившееся в лучах солнца водяное зеркало скукожилось до узкого речного русла, и там, где недавно блестела вода, теперь темнело обнаженное коричневато-черное дно ставка. Заставки под мостом были подняты, но основной поток схлынул, и шум вяло стремящейся по руслу воды перекрывался кипением и громким плеском в так называемом уловителе по другую сторону моста. Там, в уловителе, рвалась, выпрыгивала, копошилась сбившаяся в живой ртутный комок рыбья масса. Там же, посреди этой массы, стояли по пояс в воде, в прорезиненных рыбацких костюмах, два краснолицых обветренных рыбака, зачерпывали сачками рыбу и переправляли в ковш, поданный в уловитель на длинной механической стреле. Когда ковш наполнялся, стрела перетягивала его на берег, где уже ожидали два «газона», приспособленных для перевозки рыбы.

– Вот, полюбуйтесь, – кивком Мирошник указал на еще одного рыбака, который, стоя у воды, сачком таскал из уловителя и сбрасывал в деревянный ящик трепещущую рыбу. – Ну прямо тебе шакалы! Одного Федюк направил с пакетом, другому уже из ящика нагрузили. Вон, поскакал вприпрыжку!..

– Может, по выписке?.. – неуверенно протянул я.

– Может, и по выписке. Только между праведными один-два грешника уже затесались, те, что на халяву норовят…

Тут Федюк заметил меня, подошел, подал руку и без обиняков спросил:

– Рыбы, Евгений Николаевич? У вас есть пакет? Сейчас организуем…

Я запротестовал было, но Мирошник с ухмылкой дернул меня за рукав и отвел в сторону.

– Вот тебе на! Я не потому, что плохо, а потому, что так принято… Не обеднеет рыбхоз от двух-трех рыбин. А если такой принципиальный, не надо было из машины вылезать. И без того половину публики распугали…

Пугать публику я не собирался: не мне положено это делать, и глупо выглядело бы, примись я на мосту свистеть и не пускать.

Когда холщовый пакет с рыбой оказался в багажнике «Нивы», я велел Мирошнику поделить улов по-братски. Ничтоже сумняшеся тот перегрузил несколько крупных рыбин в картонный ящик из-под масла и, посмеиваясь от удовольствия, изрек на прощание:

– А хорошо мы, Николаевич, пошакалили!..

Подъехав к дому, я загнал машину во двор, вернул на место секцию гнилого штакетника, заменявшую ворота, и огляделся по сторонам. Да, мое жалкое неухоженное подворье ни в какое сравнение не шло с роскошным имением Сусловца в Дубках. Старый деревянно-валькованный дом был еще до войны построен моим дедом, во время войны часть стены, выходившую в сад, обрушил снаряд, а после войны бабушка облицевала стены кирпичом. И вот после смерти бабушки настала моя пора заняться хозяйством. С рвением и горячностью молодости я взялся достраивать-перестраивать, надолго увяз в длительном, неподъемном ремонте, и тут, с началом девяностых, все рухнуло в одночасье. Ремонт как-то сам собой остановился, замер. И только изредка, по мелочи, я принимался стучать молотком или, подкопив деньжат, нанимал бригаду работяг для каких-либо неподъемных работ. Работяги облицовывали плиткой стены, возились с отоплением, подключали воду. Я же по выходным дням ползал на коленях и настилал на черновые полы паркет.

Купленная в рассрочку мебель была составлена в будущей спальне, мы с Дашей ютились на продавленном бабушкином диване в будущем кабинете, а в будущей кухне жена готовила, по ее саркастическому выражению, стоя на одной ноге. Зато у нас появилась ванная комната с санузлом, о чем покойная бабушка мечтала всю жизнь, и когда от усталости Даша начинала понемногу роптать, я напускал в ванну горячей воды, бросал туда горстку морской соли и предлагал:

– Давай-ка я тебя вымою, и усталость как рукой снимет.

Но после моего назначения в Приозерск подвижки с ремонтом сами по себе прекратились. Сад постепенно дичал, забор заваливался, недостроенный гараж вот уже год как намокал под дождем и снегом без крыши. Черт побери, унылое зрелище, если не сказать больше! А выхода, если честно, я не видел: денег от зарплаты до аванса не хватало даже на жизнь – куда уж тут строить! Взять кредит в банке я побаивался: времена настали неустойчивые, лихие. Да и банки нарождались и лопались один за другим. Может, это было еще одной причиной, почему в последнее время я не торопился ехать домой. Я помнил при этом, что Даша там, «на графских развалинах», совсем одна, думал о ней с жалостью, но…

И вот сегодня, почти трезвый, с коробкой мармелада и двумя рыбинами в пакете, я возвращался домой с твердым намерением если не покаяться, то, во всяком случае, помириться с женой.

Едва я переступил порог, навстречу пахнуло свежевымытыми полами.

– А, это ты! – выглянула в прихожую Даша.

Рукава рабочего халатика были у нее подвернуты, руки она держала на весу, – по всей видимости, возилась на кухне. Увидев меня, она дрогнула в улыбке губами, но тотчас вспомнила, что мы в ссоре, сжала зубы и поглядела пристально, со строгим прищуром близоруких глаз. Что, опять пьян? – было в этом взыскующем взгляде. Мой благостный вид, видимо, не вызывал у нее доверия, а может, мои выходки сдерживали жену, – но она с непроницаемым, холодным лицом попыталась скрыться на кухне.

– Эй! – крикнул я, надвигаясь. – А кто меня поцелует?

Но она только дернула подбородком и пошла от меня нескорым шагом. Не тут-то было: догнав, я обнял жену свободной рукой за плечи и чмокнул в теплую макушку.

– Чем это ты гремишь? – не удержавшись, она все же подалась ко мне с настороженной, недоверчивой улыбкой.

Я с шутовским поклоном подал строптивице коробку с мармеладом. И тут пакет с рыбой подпрыгнул и затрепетал, заставив Дашу прижаться ко мне еще теснее.

– Что там? – прочитал я по губам и испуганно взлетевшим ресницам.

И тотчас из пакета, брошенного к ее ногам, с шорохом высунулась и зевнула красногубая рыбья голова и поглядела на нас мученически, с немым укором.

Ночью Даша спросила меня: что делать с домом? У нее была давняя устоявшаяся привычка – приберегать неприятные вопросы на неподходящее для этого время, и этими вопросами она всякий раз заставала меня врасплох, я терялся и злился одновременно.