Кирилл Топалов - Не сердись, человечек

Кирилл Топалов (род. в 1943 г.) — автор повестей, рассказов, сценариев художественных и документальных фильмов. Популярность болгарского прозаика объясняется прежде всего тем, что он неизменно обращается к конфликтам, ситуациям, положениям, характерным для повседневной жизни, интересующим каждого человека — и не только в современной Болгарии.

В повести «Будь благословенна» (1982) писатель на несколько необычном материале стремится провести своеобразное художественное исследование проблемы женского равноправия. Для страны, в которой еще сравнительно недавно женщине однозначно отводилось место только матери семейства, домашней хозяйки, во всем послушной воле мужа, эта проблема действительно важная. В реальной жизни ее неразрешимость нередко оборачивается надломленностью человеческой судьбы, а подчас и трагедией. Автор во всей обнаженности ставит проблему возможности сочетания свободы чувства, поведения с выполнением священного долга женщины-матери. Изучив целый ряд сходных ситуаций, писатель попытался разобраться в их сложностях и глубинах.

Вторая повесть, вошедшая в книгу, — «Не сердись, человечек!» (1982) — является логическим продолжением и дополнением первой. Главные действующие лица здесь — дети тех женщин, которых судьба свела в одной палате специализированного роддома. Никто не усыновил их, как надеялись матери. Ребятишки воспитываются в детском доме. Так же правдиво, как и в повести «Будь благословенна», воссоздает автор светлые и темные стороны их жизни, неизбывную тоску по материнской ласке, их порой наивные, но упорные поиски родителей.

О детских домах мы читали много — и хорошего, и плохого. Наша пресса, особенно в последние годы, уделяет значительное внимание проблеме семьи, которая не состоялась. Появился даже термин «неполная семья», вытеснивший бытовавшее ранее полупрезрительное словосочетание «мать-одиночка». В художественной литературе у нас, однако, пока нет значительного произведения, в центре которого стояла бы эта проблема. Попытку раскрыть разные ее стороны, разные грани делает в своих повестях Кирилл Топалов.

— Шестой лунный месяц, — произносит докторша, и мне кажется, что слова ее доносятся откуда-то из глубины моря — так приглушенно они звучат. — Значит, календарный пятый уже пошел.

Не взгляну даже — ни на нее, ни на сестру, которая измеряет мой живот какой-то скобой. Не посмотрю и в их проклятую книгу, где я вписана под каким-то там номером. Уж заканчивали бы поскорее все это, нет больше сил.

— Остальные четыре месяца пролетят — не заметите как, — продолжает врач. — Условия у нас прекрасные. Рядом, в селе, есть кинотеатр, кафе, магазины…

Утешает. Держу пари, сейчас она смотрит на меня взглядом, полным п о н и м а н и я. Только ваше понимание, уважаемая доктор, мне не нужно. Жора нужен мне. Но вы-то ведь не сможете его вернуть. Он и вам заявит, что ребенок не от него. Может сказать и еще что-нибудь похлеще. Но что бы он ни сказал, вы промолчите и проглотите… Да-да, проглотите, как я проглотила! И не почувствуете к нему ни неприязни, ни ненависти. Точно так же, как не почувствовала я, когда он сказал мне, что ребенок не его…

Тот вечер, как и все, что связано с Жорой, запомнился мне до мелочей. Я вспоминала его уже, наверное, раз сто. А зачем? Ведь ничего нельзя ни исправить, ни вернуть. Только расстраиваюсь напрасно. Однако, несмотря на желание забыть, упорно возвращаюсь мыслями к прошлому. Уж не от безумной ли надежды, что все образуется, происходит это? Знаю ведь, знаю: гиблое дело, безнадежное. Но все равно…

В тот вечер, когда мы собрались бригадой, ребята запели: «Купи, мама, мне ружье, чтоб убить Елену за измену». Жоре вздумалось поцеловать меня при всем честном народе, а я стала вырываться. Это, наверно, и была моя первая ошибка, потому что именно тогда все у нас пошло наперекосяк. Видно, поведение мое задело Жорино самолюбие. Да к тому же Васо, как всегда не вовремя, встрял со своим тупым юмором:

— Ну, это уже изменой попахивает! Ишь, даже поцеловать не дается…

Жора, обняв меня одной рукой, точно свою собственность, взял в другую рюмку и сказал:

— До сих пор еще ни одна мадам не позволяла себе выкидывать подобные фортели. Ведь Жорж может и наказать…

— Как это?! — выпалила я раздраженно, сбросив его руку со своего плеча, и это была вторая моя ошибка.

— А вот так! — пояснил Васо, обведя выразительным жестом полукруг перед своим животом.

Кина, которая сидела напротив, стала белая как полотно, и я поняла: у нее с Жорой что-то было до моего прихода на рудник, недаром об этом ходили упорные слухи… Сейчас я просто уверена, что и их роман закончился теми же словами: «Ребенок не от меня».

— Да, дарю! — произнес Жора и посмотрел на окружающих так, будто перед ним — подчиненные. — Могу и дарю! Каждому свое. Я же ничего не говорю, когда вы развешиваете по стенам фотографии разных фиф. Вешайте на здоровье. Я даже не имею ничего против, если они явятся к вам в ваши светлые сны. Но лично я предпочитаю мечте реальность.

— Только потом из-за этой «реальности» приходится твоим «фифам» бежать к врачу, — зло пробормотал Огнян, наигрывавший что-то на гитаре.

— Пусть рожают. Я же не гоню их в больницу! — ответил Жора с не меньшей злостью.

Он ненавидит Огняна, потому что мы ходили с ним на подготовительные курсы, и Жору это страшно бесило. Хотя лично я была на седьмом небе от счастья — Жора тоже стал ходить на курсы, из-за ревности, и все девчонки страшно мне завидовали: он такой красивый…

— Если бы все рожали, — продолжал острить Васо, — Жоржу не хватило бы на алименты зарплаты самого министра. Факт классового неравенства налицо: у кого ясли полны, а у кого шаром покати.

Все захохотали. Каждый в бригаде знал, что я нравлюсь Огняну.

— У кого какие ясли — это личное дело каждого, — ответил Огнян. — Но думаю, общее наше дело — всех, кто здесь присутствует, — спросить Жору, почему он за два года сменил три места работы.

Спросить никто не успел — в этот момент вошла тетя Гена, чтобы собрать со столов грязную посуду.

— Что вы пристали к парню? — крикнула она. — Эх вы, мужики! Да вы, оказывается, завистливее нас. Разве Жора виноват, что девки сами на него вешаются? Будь я помоложе, тоже бы влюбилась…

— И потоньше! — вставил Васо.

Все снова засмеялись. А я встала и ушла.

Пахнуло чесноком. Сестра перекинула сантиметр мне за спину и, навалившись своей огромной грудью на мое жалкое подобие бюста, пытается ухватить короткими руками концы сантиметра и измерить окружность моей груди. Хочу отвернуться, но она так прижала меня к себе… Фу, ужасная женщина! Как едят этот чеснок — ума не приложу. Отворачиваюсь демонстративно, пусть поймет, что мне противно дышать ее запахами… Да где там, сестра ничегошеньки не понимает.