Тони Моррисон - Самые голубые глаза

— Вот что мы должны сделать: мы должны принести… жертву, дабы войти в контакт с природой. Возможно, некое примитивное существо смогло бы тогда стать проводником Его слов, обращенных к нам? Давай попробуем. — И он, не оборачиваясь, опустился возле окна на колени и стал шевелить губами, словно вознося молитву. Затем, когда ему показалось, что времени прошло достаточно, он встал, подошел к холодильнику, стоявшему возле соседнего окна, достал оттуда маленький розовато-коричневый сверток, явно принесенный из лавки мясника, и сбрызнул содержимое свертка какой-то жидкостью из коричневого пузырька, который стоял у него на полочке. Положив сверток на стол, он сказал девочке: — Отдай это псу, что спит на крыльце. Да убедись, чтобы он непременно все съел. А потом внимательно смотри, как он будет себя вести. Если с ним ничего не случится, ты поймешь, что Бог тебе отказал. Если же пес начнет вести себя немного странно, ты обретешь то, о чем просишь, уже на следующий день.

Девочка взяла пакет. От запаха темного несвежего липкого мяса ее затошнило, и она невольно прижала к выступающему животу свободную руку.

— Смелей, смелей, дитя мое! — подбодрил ее он. — Даров от Господа не получает тот, кто слаб душою.

Она кивнула и судорожно сглотнула, с трудом сдерживая рвоту. Мыльная Голова открыл перед ней дверь, девочка переступила через порог, и он, быстро проговорив: «Ну, прощай, Бог тебя благослови!», тут же захлопнул дверь у нее за спиной. А потом стоял у окна, наблюдая за действиями девочки и сдвинув брови в знак сострадания, а язык его привычно ласкал потертую металлическую пластину на верхних зубах. Он видел, как девочка склонилась над спящим псом и нежно его погладила. Тот, почувствовав ласку, даже приоткрыл один слезящийся глаз, в углах которого сбилась в комки отвратительная слизь, похожая на зеленый клей. Девочка еще раз нежно погладила его по голове и положила сверток с мясом на пол возле собачьего носа. От знакомого запаха Боб проснулся, поднял голову и даже встал, желая, видимо, понять, что это так упоительно пахнет. Угощение он сожрал в три или четыре глотка. Девочка снова погладила его по голове, и пес лег, глядя на нее ласковыми треугольными глазами. Но потом вдруг закашлялся — тяжелым мокрым кашлем старика — и встал на ноги. Девочка отскочила. Пес кашлять перестал и умолк, судорожно разевая пасть, словно ему не хватало воздуха. А потом упал, снова попытался встать и не смог. Он без конца повторял эти попытки, пока не свалился с крыльца. Оказавшись на земле, он вдруг начал двигаться по кругу, задыхаясь и спотыкаясь, как сломанная игрушка. Девочка стояла растерянная, открыв рот от ужаса и изумления и высунув кончик розового языка. Потом она как-то странно, нелепо взмахнула рукой, содрогнулась всем телом и обеими руками заткнула себе рот, пыталась сдержать рвоту. Пес снова упал, по телу его прошла мощная судорога, и он затих. По-прежнему зажимая руками рот, девочка попятилась, резко развернулась и бросилась прочь со двора.

Мыльная Голова подошел к столу и сел, опираясь локтями о столешницу и уронив голову на сцепленные пальцы. Посидев так немного, он поднялся, подошел к маленькому ночному столику с ящичком и достал оттуда бумагу и ручку. Затем с той же полки, где хранил яд, взял бутылочку с чернилами. Бережно положил все эти предметы на стол, снова уселся и неторопливо, осторожно, наслаждаясь тем, что владеет искусством каллиграфии, вывел на листе следующее послание:

«ТОМУ, КТО В ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ

ОБЛАГОДЕТЕЛЬСТВОВАЛ

ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ НАТУРУ УЖЕ ТЕМ,

ЧТО СОЗДАЛ ЕЕ.

Дорогой Бог, целью этого письма является ознакомление Тебя с некоторыми фактами, которые либо ускользнули от Твоего внимания, либо же Ты сам предпочел их не заметить.

Некогда в ранней юности я проживал на одном из созданных Тобой островов. Этот остров являлся частью архипелага, расположенного в Южной Атлантике между двумя Америками, Северной и Южной, включая Карибское море и Мексиканский залив; этот архипелаг как бы подразделен на Большие Антильские острова, Малые Антильские острова и Багамские острова. Заметь, не просто Наветренные или Подветренные острова-колонии. И мой остров находился, разумеется, внутри той группы Антильских островов, которая побольше (хотя точность моего изложения порой, возможно, несколько утомительна, но мне необходимо, чтобы я как можно более четко идентифицировал для Тебя свою персону).

Итак. Мы у себя в колонии воспринимали как свое собственное одно из самых драматичных и очевидных свойств нашего белого хозяина, но, к сожалению, также и одно из самых худших. Однако, сохраняя идентичность нашей расы, мы изо всех сил старались сохранить в себе и эту особенность его натуры; большинство делало это с удовольствием, меньшинство, хоть и испытывало определенные неудобства, не сопротивлялось большинству.

А именно: мы, не имея ни малейшего отношения к королевским корням, были типичными снобами. Не будучи аристократами, мы чувствовали классовое превосходство над всеми остальными. Мы были уверены, что авторитет проявляется в жестокости по отношению к тем, кто слабее и беднее, а все необходимое образование человек получает в школе и колледже. Мы ошибочно принимали насилие за страсть, праздность — за досуг, безрассудную беспечность — за свободу. И в том же духе мы воспитывали своих детей. Да, мы, не щадя сил, растили свой урожай и своих детей, приумножая свою собственность. Но наши мужские качества развивались в логове приобретательства и накопительства. А женские — в тенетах покорности или неохотного соглашательства. И запах плодов Твоих, и труд дней Твоих был нам ненавистен.

Сегодня утром перед тем, как явилась та чернокожая девчушка, я плакал — по Вельме. О нет, не вслух. Нет такого ветра, который согласился бы унести или хотя бы приподнять те звуки, что столь сильно отягощены сожалениями. И все же я плакал по Вельме — по-своему, втихомолку, в своем одиноком жилище. Тебе нужно кое-что знать о Вельме, чтобы понять, какой поступок я совершил сегодня.

Она (Вельма) меня оставила. Оставила так, как оставляют гостиничный номер. Гостиничный номер — это такое временное место, где ты останавливаешься по необходимости и занимаешься тоже чем-то временным. К твоей основной жизни, к ее привычному устройству гостиничный номер не имеет никакого отношения. Он, безусловно, удобен, но его удобства ограничены тем временем, в течение которого ты находишься в том или ином конкретном городе по тому или иному конкретному делу; ты надеешься, что твой номер достаточно комфортабелен, но лучше бы он был абсолютно анонимен. Ведь не в нем же, в конце концов, ты постоянно живешь.

Когда номер тебе больше не нужен, ты платишь какую-то сумму за его использование, говоришь портье: «Спасибо, сэр» и, поскольку с делами в этом городе покончено, спокойно этот номер оставляешь. Разве кто-то сожалеет о покинутом гостиничном номере? Разве тот, у кого есть настоящий дом, захотел бы в этом номере остаться? Разве кому-то придет в голову лишний раз оглянуться — с любовью или с отвращением — на тот гостиничный номер, из которого он выезжает? С любовью или с отвращением ты можешь относиться только к той жизни, которую в нем вел. Но не к самой комнате. Однако воспоминание о ней у тебя остается, и ты берешь его с собой. Нет, о нет — вовсе не для того, чтобы вспоминать это помещение. Вспоминать ты будешь то время и то место, потому что занимался там важными делами или обрел интересное приключение. Разве может человек испытывать по отношению к гостиничному номеру какие-то чувства? А если и может, то они будут примерно теми же, какие сам этот номер испытывает к своему постояльцу.