Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

— Опять ночью на парапет справили малую нужду, — пожаловался он, принимая из рук Испанца полную рюмку. — Но справили в изобилии: весь тротуар у забора в потеках. Никак ночь напролет пили, сволочи, пиво. А охрана спит! Вот и посуди: что, если начальство увидит? Или приедет кто с проверкой? Скажет: что у вас тут, возле государственного учреждения, по ночам происходит? Хамские проявления? Или открытое неуважение к власти?

— Скажи дворнику, пусть смоет из шланга, — распорядился Испанец. — И переговори с охраной: что они там, в самом деле?!

— Уже переговорил. Клянутся, что до утра глаз не сомкнули. А я думаю — бессовестно врут!

— Всё! — сказал я, прикрывая рюмку ладонью. — Мне не наливай. Нет и нет! Больше трех с утра выпил — день насмарку. Кроме того, вдруг покличут на ясны очи…

— Как знаешь, — покривился Испанец, под сожалеющим взглядом Лотуги пряча недопитую бутылку в сейф. — Фертов все равно поехал по районам, а Чумовой… Пошел он в задницу, Чумовой!

В последнее время я все острее ощущал приблизившуюся вплотную старость. По утрам просыпался невыспавшийся, разбитый, с мерзким привкусом во рту, пил натощак капли, которые, как обещала знаменитый гомеопат Зеленина, должны были за три месяца вывести из моего организма так называемые пурины, бывшие основной причиной подагры — как считалось во врачебном мире, штуки коварной и неизлечимой.

— Ерунда! — авторитетно обронила Зеленина, ощупывая и проминая мой живот сухой старческой ладонью. — Никого не слушай! Пей мои капли — и пурины полностью выведутся из организма. Ну-ка, расслабься, не напрягай живот! Молодец, не пропил еще печень. А вот поджелудочная железа ни к черту!

«И в самом деле, молодец! — не без гордости за себя подумал тогда я. — Пил и ел, как средний статистический мужик, а печень не пропита. Есть еще, значит, небольшой резерв… Вот только бы справиться с подагрой, а там можно еще немного пожить по-человечески, пошалить».

Но с тех пор прошло около полугода, я добросовестно прикончил шесть мутно-коричневых бутылочек с «подагрином», а подагра все не отступала: раз в месяц какой-нибудь сустав опухал, и меня изводили жуткие боли, особенно по ночам. Я втирал в сустав то одну, то другую мазь, глотал ядовитые таблетки, способные убить коня, и, точно тень отца Гамлета, бродил по дому в поисках успокоения.

Кроме того, я запретил себе к употреблению свинину в любом виде — жареную, печеную, вареную, коньяк и виноградные вина, пристрастился вкушать на ужин овсянку, интересно похудел, но все еще ковылял, ступал осторожно, точно шел по битому стеклу босиком. Признаться, это состояние неимоверно бесило меня, я ощущал себя развалиной и даже несколько раз богохульствовал в припадке неудержимого гнева из-за постыдной слабости. Ведь она, слабость, настигла меня так преждевременно и некстати!

И вот теперь я шел от Испанца, чертыхаясь, потому как согрешил — не вовремя и некстати. Не потому, что выпил: пить на работе — святое дело! А потому, что после употребления копченостей и маринованных грибов опасался очередного приступа подагрической боли.

«Чтоб ты провалился со своими страхами! — думал я в раздражении об Испанце. — Когда шелестишь купюрами — меня не зовешь. А тут лезешь, как в совковые времена: за водку с селедкой вознамерился решить серьезный вопрос. Впрочем, все мы таковы: думаем, что умнее других, забрасываем в мутную водичку бытия наживку, обманываем и обманываемся. Кто-то хитрит в любви, кто-то толкается локтями и ставит подножки из-за карьеры, квартиры, достатка. И все любят деньги, поскольку без них никак. Ведь каждому нужно есть, пить, одеваться, мужчинам — покупать женщин, женщинам — соблазнять мужчин. Одним словом, жить. Так в этом мире устроено: один пожирает и живет за счет другого — животные, рыбы, птицы, растения. Не станут есть, тянуть из другого соки — тут же сдохнут. Все в этом мире хищники. А такой замечательный мир создал не кто иной, как Господь Бог!»

Тут же я испугался собственных мыслей и одернул себя: это проклятая подагра влияет на мое критическое отношение к мировому устройству и людям! А подагра взялась неизвестно откуда и навязана мне неведомо за что. Я не просил о ней, не выписывал через интернет, не стоял в очереди за получением. Поэтому как бы и не виноват. Прости меня, Господи, человека слабого и сомневающегося во всем!

И все-таки Земля вертится! Это я говорю себе по секрету, чтобы Всевышний не услышал. Все чаще мир кажется мне застывшим холодцом — в смысле человеческой эволюции. А люди и подавно. Они мне давно уже не интересны, как не интересен пьянице пустотелый сосуд. С мужчинами мне не о чем говорить, женщины развлекают до определенного предела, но едва зазеваешься и преодолеешь безопасное расстояние, как тут же попадешься, будешь безжалостно проглочен. Они ведь тоже хищники, женщины, только более грозные, потому как оснащены основным инстинктом. И я пытаюсь балансировать по лезвию бритвы, оставаться начеку, чтобы улепетнуть при первой же возможности — как влюбленный скорпион от оплодотворенной им самки…

Правда, моя бывшая жена — исключение из правил, да еще один-два человека из числа ныне живущих. Остальные, может быть, и существуют где-то в виртуальном мире, только мне что-то не попадались.

Прихрамывая и оберегая ногу с припухшим коленным суставом, я поднялся на второй этаж, где располагался отдел по надзору за исполнением законов специальными подразделениями органов внутренних дел и службы безопасности — мой отдел. Прокуроры были на месте и воззрились на меня с изумлением, словно мое появление прервало их бурную деятельность по исполнению служебных обязанностей.

— Ба, Евгений Николаевич! — воссиял со своего места неугомонный Мешков, немедля пряча от меня руки под стол. — Как я вам рад! Как все мы вам рады!

Я подозрительно оглядел кабинет и принюхался. Створки высоких, под потолок, окон были раскрыты, несмотря на прохладный октябрьский день, и легкий сквозняк, ероша седеющую скоморошескую шевелюру Мешкова, вытягивал наружу смешанный запах сигаретного дыма, дешевой колбасы и отвратно пахнущей грузинской аджики. Все-таки прав Курватюк, я их распустил! Но закручивать гайки, по моему разумению, уже поздно, да и не в моих правилах. Черт с ними, пусть расслабляются, пока почтительны и управляемы и доколе настроение у меня окончательно не испорчено!

— Опять, Мешков, перекусы в рабочее время! — пробурчал я, для вида напуская на себя угрюмость. — Вас что, жена дома завтраками не кормит, отчего так изголодались?

— Какая-то во мне неудовлетворенность, Евгений Николаевич, — пожаловался тот и скорчил плаксивую гримасу. — Может быть, я заболел? К врачу бы мне, но работа не отпускает. Вы нас завалили заданиями.