Дмитрий Захаров - Средняя Эдда

– Детский сад, – фыркает Сашка Овечкин, глядя на фейковую гвардию. – Ну вот кому это надо? Только народ подставляешь.

Леха Четверг улыбается.

– Всё сказал? – интересуется он. – Бери щит и дуй к остальным, господин советник.

– Никуда я не пойду, – взбрыкивает Овечкин, – сами лепите эту херню.

Леха улыбается. Ничего другого он и не ждал.

– Какая ты киса, – говорит он Овечкину, и тут же двоим подошедшим: – мужики, суньте его пока в скотовозку к цензорам. Чтоб не побежал докладывать, как обычно.

Омоновцы ставят щиты домиком – один к одному, на них тут же ложатся щиты-перекрытия, а сверху опять «домики». Монтировать пирамиду помогают залезшие на крышу грузовика.

Башня идет вверх. Вот в ней уже три этажа, четыре.

Из грузовика выгружают обклеенное блестками кресло. По рукам передают выше и выше. Аккуратно ставят трон на вершину карточно-щитового домика.

– Всё! – кричит Леха. – Готово! Теперь просто держим, мужики. Просто держим до усрачки! Через усрачку держим! Пока этого гада с его бронепидорами не разорвут!

По-моему, хватит, Настя. Последний, хорошо?

В Сити с неба летят осколки высоток. Башня «Федерация» рассыпается на ровные разноцветные прямоугольники. Сотни прямоугольников. Тысячи.

Вроде бы это открытки, Настя. Очень похоже на них.

Я стою под открыточным вихрем, который жалит острыми краями. Я ловлю открытку за открыткой, и вижу, что все они близнецы-братья.

Хорошо помню эту раскраску. Первую твою московскую. Внутренний двор Кремля, в котором не осталось никаких зданий. Теперь здесь каток с разноцветным льдом. Пестрые фигурки схематичных человечков, разноцветные курточки-шапочки. Такая мультяшка шестидесятых, еще одна серия про «Матч-реванш».

Если приглядываться, то в толпе можно различить лица… но они не важны. А вот ближе к зрителю, справа в углу, примостился слегка подтаявший сутулый снеговик со съехавшим на бок ведром-шлемом на голове. Он разочарованно смотрит на распотрошенную кремлевскую изнанку, удивленно разводя руками-ветками. У этого снеговика очень знакомое лицо. Лицо, которое теперь не спрятать и за бронебоками «Линкольна». Твоя магия действует, Настя. Даже если ее нет.

Когда ты делала набросок, я говорил, что назвал бы картинку «Верховный» или, там, «Генералиссимус Мороз». Тебе не нравилось. Ты сказала: пусть будет просто «#один». И так действительно лучше.

Ты знаешь, я думал, мы с тобой не успеем. Мы же не Джеймс Бонды. И никакие не Штирлицы. Штирлиц – это вообще что-то из анекдотов. «Не один ты по родине скучаешь», «из форточки дуло»… мне по-прежнему не смешно.

Но я был готов не успеть. А ты?

Мобильная связь упала, а до этого мне пришла горсть одинаковых сообщений из телеграма. Вроде бы кортеж почему-то остановился. Как ты думаешь, почему бы, а?

Может быть, теперь, когда случилось всё, о чем мы договаривались, ты, наконец, захочешь со мной встретиться. Как бы это было славно, Настя. Как бы это было здорово! Я бы повернул за угол на следующем перекрестке, а там бы оказались не опера Аса, а ты.

Давай так и будет, Настя. Десять шагов. Пять.

Я поворачиваю.

Всё еще здесь, подумал он. Так и не принимает меня, заставляет со всем разобраться.

Он приоткрыл глаза и еле сдержался, чтобы не застонать: свет нестерпимо резал сетчатку.

Комната, как он ее помнил, изменилась не сильно. Букет стоит, занавески вроде другие. Кресло. Пустое.

Сощурившись, он попробовал сделать движение шеей, и страшно удивился, что оно получилось. Какие хорошие обезболивающие, подумал он. Леня наверняка постарался. Молодчина. Было бы здорово, если бы тебя теперь не съели живьем, Леня.

В правом ухе что-то защелкало. Видимо, вслед за зрением решил возвращаться и слух. Щелчки становились всё чаще и чаще, но в то же время их громкость падала. Так совсем ведь сойдет на нет. Нет. Никакие это не щелчки. Ну конечно, не щелчки. Какие щелчки, когда это скрип! Отличное слово. Скрип. Скрип-скрип. Карандашом по бумаге.

Он даже снова закрыл глаза, чтобы получше представить карандаш. Синий. Короткий, с почти сточившимся грифелем – скоро надо будет засовывать в точилку. А что им рисуют? Ну, что рисуют синим карандашом? Воду. Небо. Мундир. Какой мундир? Ну какой – прокурорский.

Надир глубоко вдохнул и вдруг сообразил, что не чувствует боли и при дыхании. Поразительно. Как жаль, что это счастье пришло так поздно.

Он снова открыл глаза и теперь уже более смело попробовал двинуть головой. Успех! Надир добрался взглядом до маленького журнального столика, за которым сидела девочка лет восьми – в больших очках в оправе-бабочке. Перед ней действительно были разложены изрисованные листы бумаги, но в руке девочка держала не карандаш, а фломастер. И не синий, а фиолетовый.

– Привет, внучка, – произнес Надир по возможности бодро, но услышал только надсадный шепот.

Девочка повернула голову и помахала ему фломастером.

– Привет, деда, ты проснулся?

– Вроде да. А где Лиля?

– Лиля пошла смотреть телевизор. Там новости про президентов.

Ну еще бы, подумал Надир. Интересно, Махин уже назначен исполняющим обязанности?

– А еще мост рухнул!

– Какой мост?

– Радужный.

Радужный? Надир не знал такого. Наверное, путает. Может, Живописный, на Полежайке? Мы там когда-то жили…

– Что ты рисуешь? – спросил он, глядя, как безжалостно девочка скребет фломастером.

– Тебя, – ответила та, демонстрируя картинку.

Внучка поднесла лист бумаги поближе, держа за края обеими руками – как плакат, но с рисунка на Надира глянул никакой не условный двойник. На нем вообще не оказалось людей. Первый ворон единственным глазом косил вправо, второй, будто издеваясь – влево. И еще два волка. У одного в пасти билось раненое фиолетовое солнце, а у другого – сдувшаяся, похожая на рваный собачий мячик, луна.

NDA – non-disclosure agreement, соглашение о неразглашении любой конфиденциальной информации: от коммерческой тайны до персональных данных.