Алиса Адамс - У моря

У моря

Элис Адамс

By the Sea

Перевод Н. Казаковой

Дила Бэллентайн выглядела старше своих восемнадцати. Премиленькая: пшеничные волосы и зеленые глаза так хороши, что ее вовсе не портят не совсем ровные передние зубы. От этого, видно, Дилу сразу взяли в «Кипарисовый сад» официанткой, не заставив, как там принято, походить какое-то время в ученицах, таская грязную посуду. Работа не пришлась ей по душе, вызывала отвращение, можно даже сказать, ненависть, но другой не найти: горстка домов да несколько лавочек — вот и весь городишко. Дила сразу невзлюбила это дикое безотрадное место на севере Калифорнийского побережья. Они с матерью перебрались сюда в начале лета из-под Сан-Франциско, где Диле совсем неплохо жилось в солнечном католическом предместье, хотя и не на море.

И вот ее жизнь превратилась в непрерывное мелькание подносов, тарелок с объедками и окурками, скатертей в пятнах кофе, а еще толстых посетителей, то назойливо дружелюбных, то невесть чем недовольных. Все здесь было ей противно: чек с мизерной суммой по субботам, чаевые, случавшиеся пощедрее жалованья, собственные фантастические грезы о чудесном избавлении, о побеге из этого проклятого места.

«Кипарисовый сад» — помпезное строение в викторианском стиле, с колоннами и башнями — стоял в двух милях от города на высоком холме с поросшими травой склонами, окаймленными темно-зелеными кипарисами, которые молча взирали на беспокойное кишащее акулами, недоступное море. (Итак, еще одно разочарование: в Сан-Франциско мать расписывала Диле будущую жизнь как сплошные пляжи, пикники, серфинг и все такое прочее.)

Завтрак в «Саду» подавали с восьми до пол-одиннадцатого, обед с полдвенадцатого до двух на длинной застекленной веранде. Между завтраком и обедом персоналу полагалось свободных полчаса — перекусить или перекурить; но клиенты то засиживались за завтраком, то слишком торопились отобедать, так что полчаса зачастую сводились к пяти минутам. Ужин накрывали в полшестого, начинался он в шестъ, и иногда действительно выпадал свободный час, а то и два. Дила обычно проводила это время в «библиотеке»: темной, душной комнате, отделанной под красное дерево. От постоянной усталости было не до книг (хотя в школе ее любовь к чтению радовала всех учителей), и Дила пролистывала старые подшивки женских журналов, с тоской разглядывала шикарные штучки, уготованные для украшения недосягаемой роскошной жизни.

Это занятие, как ни смешно, завораживало. Она забывалась и видела на обложке «Вог» себя: высокую стройную блондинку (уж стройной-то она была вне всякого сомнения), всю в шелках и мехах, унизанная кольцами рука — на крыле серебристого «роллс-ройса», а рядом — красавец брюнет, разумеется, в элегантном смокинге.

Но наступал час ужина. Сначала коктейли. За ними вина: свое — к бифштексу, свое — к ростбифу. Претензии («я просил с кровью», «а эти крабы в самом деле свежие?»). Тяжелые подносы. Метресса, присматривавшая за порядком в зале, тщательно следила за тем, чтобы те подносы разносили официантки и их помощницы, — она, вероятно, неосознанно руководилась стремлением к справедливости и рассуждением, что по отдельности не справиться ни тем ни другим. Уже к половине девятого Дила и другие девушки просто отупевали от усталости, улыбки на почти детских лицах становились все вымученнее, подмышки взмокали, а по спине ручьями стекал пот. Тут-то и раздавался повелительный голос распорядительницы: «Дила, уснула ты, что ли? В облаках витаешь?» Между тем «облака» уносили Дилу совсем недалеко — всего на каких-нибудь двести миль, в Сан-Франциско.

В одной из грез, которую и сама Дила считала ребяческой и несбыточной, ее удочеряла почтенная супружеская пара (лет эдак за пятьдесят; матери Дилы было всего тридцать восемь). Вот подойдет время им уезжать из «Сада», и скажут они: «Дила, дорогая, мы даже представить себе не можем, как нам без тебя. Не могла бы ты...?» В «Саду» частенько останавливались на несколько недель подходящие пары — пожилые люди из Сан-Франциско или даже Лос-Анджелеса, Сан-Диего и Скотсдейла. Дила им нравилась, они не скупились на чаевые, но потом преспокойно уезжали и даже ни единой открыткой не напоминали о себе.

В другой грезе — чуть более реальной, более «взрослой» — в «Саду» появлялся мужчина — похожий на красавца брюнета с рекламы «роллс-ройса» — загадочный и одинокий, влюблялся и увозил ее с собой.

А наяву в «Сад» заглядывали местные ребята — поболтать со знакомыми официантками. Они и с Дилой заговаривали, но... волосы слишком длинные, лица загорели неровно от серфинга и мотогонок — единственных развлечений, не считая пива. На таких Дила и внимания не обращала — продолжала грезить.

Обычные клиенты «Сада» давали небогатую пищу для фантазии. В больших семейных автомобилях прибывали моложавые преуспевающие пары, все одетые с иголочки, новехонькой спортивной амуницией, в окружении многочисленных чад. Помимо этих образцовых отдыхающих всегда останавливались две-три юные парочки, то ли уже поженившиеся, то ли еще нет, но неизменно производившие впечатление живущих не по средствам. И всегда бывали старики. Показался, правда, один и помоложе, неженатый, вернее, почти разведенный, лет двадцати восьми, вполне хорош собой, но непохоже, чтоб у него водились большие деньги, и вовсе не брюнет — рыжеволосый Уитни Иверсон. Сбоку на шее было видно красное как клубника родимое пятно. Глаза голубые, очень живые и глубоко посаженные.

Дила явно.нравилась ему, но вряд ли он был способен влюбиться и увезти ее отсюда. Как и Дила, Иверсон склонен был просиживать послеобеденные часы в библиотеке.

Источники существования Иверсона были не совсем ясны. Однажды он упомянул Корпус мира, в другой раз сказал, что пишет — правда, не романы, а статьи. Жена затеяла развод, потребовав непомерную сумму денег, что глубоко его огорчило: никогда не думал, что она на это способна. («Неужели с него есть что требовать», — недоумевала Дила.) Привез с собой полный багажник книг. Когда Иверсон не работал у себя в комнате, то отправлялся в долгие прогулки до городка и обратно. Накрывая на стол, Дила видела, как он спускался по крутому обрыву к узкой полоске песка, гордо именуемой пляжем. Это совсем неопасно, говорил он, если знаешь время прилива. Эта местность приводила его в восторг: и море, и поросшие травой вытянутые холмы, и скалы, и бескрайнее небо. Даже туман, который стоял здесь все лето, ему безумно нравился.

Дила временами пыталась взглянуть на окрестность глазами Уитни Иверсона, и, как ни странно, иногда ей это удавалось. Она воображала себя путником, случайно забредшим в эти места, и тогда ее покоряли первобытная красота океана, темно-зеленые сумрачные кипарисы и спускающиеся к воде скалы в бурых пятнах лишайника. Но чаще они вызывали у Дилы чувство страха и даже ненависти. Ей становилось скучно и отчаянно одиноко.