Элис Адамс - Алкоспонсоры

Алкоспонсоры
Элис Адамс
The Party-Givers
Перевод Е. П. Пустовой
Под занавес затяжной сан-францисской тусовки, которая по нормальным меркам была просто вульгарной пьянкой, её хозяин, Джосайа Доуз, экс-алкоголик и экс-философ, сидит на полу в компании двух дам, Хоуп Доуз и Кловер Баскервилл, в практически пустой уже квартире на Потреро-Хилл. Обе они, облокотившись на подушки, сидят по обе стороны Доуза, силуэт которого резко выделяется на черном фоне длинного незанавешенного оконного блока, смотрят на него и в то же время украдкой – друг на дружку. Лениво и устало троица смакует подробности тусовки, сидя в спертом застойном воздухе посреди неизбежного бардака: грязных стаканов, тарелок и окурков. Джосайа просто в восторге от тусовки – каждый вспомненный эпизод вызывает у него довольную улыбку.
Хоуп же, его миниатюрная белокурая и очень богатая свежеиспеченная жена, в течение всех часов этой шумной тусовки раздумывала над идеей самоубийства. Её маниакальная страсть в отношении Джосайи была чем-то большим, чем любовь, а фактически ничего общего с последней не имела. Это чувство скорее напоминало некую неутолимую жажду, тягу к чему-то запретному или, может, религиозное исступление. Только что её вдруг осенило: а не для того ли они переехали сюда, в Сан-Франциско, чтобы оказаться поближе к этой вот бабёнке с дурацким именем Кловер? [Прим. Имя Кловер означает "Цветок", а Хоуп – "Надежда"] Хоуп терзает вопрос: А если б я покончила с собой, к примеру спрыгнув с какого-то моста, то не влюбился бы Джосайа в Кловер снова как ни в чем не бывало? Не женился ли бы он на ней? Или чувство вины в её смерти разлучило бы их?
Кловер, бывшая любовницей Джосайи несколько лет тому назад, – рослая смуглая красивая, но непритязательная, девица, наделённая густыми чёрными волосами и вкусом к эффективному выбору эффектных нарядов. В промежутках между серьезными любовными романами или замужествами она заводит легкие интрижки и проводит время с друзьями, то есть следует линии поведения, которую пропагандировала одна писательница, кажется, Колетт. Сейчас у Кловер, видимо, один из таких промежутков, коль скоро Джосайа, бывший когда-то её основным любовником, ныне в категории её друзей, как и, возможно, сама Хоуп, хотя она еще не уверена.
Исключительно прямая осанка Джосайи по мере того, как он переводит взгляд с одной дамы на другую и обратно, говорит о том, что он пытается как-то рассудить их, урезонить что ли. Грустные блёклые глаза, опустошённый взгляд святоши, делают Джосайю в каком-то смысле даже привлекательным. Всё в его облике – волосы, борода, даже кожа и все предметы одежды – серого цвета.
Джосайа и Хоуп совсем недавно после переезда в Сан-Франциско сняли эту квартиру, вот почему в ней ощущается такой дефицит мебели. Да и потом, одна из чудаковатых концепций Джосайи касательно тусовок гласит, что гости должны чувствовать себя на них дискомфортно словно заключённые – тогда они охотнее изливают душу.
На этой тусовке среди гостей присутствовали несколько давних приятелей Джосайи из Беркли и кое-какие новые гости, которых рекомендовала ему Кловер. По разным причинам многие гости хватали лишку, что наряду с физическим неудобством сидения на полу приводило к многочисленным случаям откровений, которыми так увлекался Джосайа. Так, один пьяный гость проболтался, что собирался убить свою жену, если бы она отказалась пойти домой. На деле, не исключено, что он всё равно убил её. В другом случае, одна пьяная гостья обвинила Кловер в том, что та сохнет по её мужу. А потом добавила, что если Кловер нужен этот лох, то он охотно примет её. Еще один гость признался, что он – гей и гордится этим, но потом добавил, что никогда в жизни не согласится "выйти из шкафа".
Хоть Кловер и посмеивается, разбирая эти эпизоды с Доузами, но на деле ей это малоприятно, да и вообще в компании этой парочки ей как-то не по себе. Она чувствует, что здесь творится что-то для неё не очень-то понятное. Она гораздо охотнее завела бы какую-то бурную любовную интрижку, но сейчас она начинает уже сомневаться, получится ли у неё когда-нибудь ещё.
Дело в том, что для их нового тройственного союза было заключено некое соглашение или договор. Одно из условий этого договора гласит, что все любовники Кловер, как прошлые, так и настоящие (кроме, конечно, Джосайи), объявляются шутами или, так сказать, "законными объектами для шуток". Кстати, заявленное число её любовников зачем-то очень завышено. Подобное искажение реальной ситуации, конечно, беспокоит Кловер, хотя ей импонирует сплочённость их триумвирата – все они видятся друг с другом почти каждый день, а с Джосайей она часами общается по телефону. Эта дружба почти заменяет ей отсутствие серьёзных любовных отношений. Кловер слабо приспособлена к одиночеству, так что в данный момент она соглашается даже на эту затею: выставлять своих любовников какими-то шутами гороховыми, а, следовательно, себя признать гораздо менее разборчивой в их выборе, чем на самом деле.
Надо сказать, что описание явно интимных подробностей среди них не принято – все они слишком брезгливы для этого, в особенности Джосайа, задающий здесь тон. И все же Кловер, несдержавшись, проболталась им, что Николас, журналист, с которым она пришла на прошлую тусовку и который будучи женатым ушёл пораньше, – так вот, этот Николас бреет себе грудь. И вот сейчас, с утомленным видом, как это бывает в конце тусовки, они потешаются над Николасом.
– Подумайте, насколько больше времени в сравнении с обычными людьми ему требуется, чтобы нарядиться, – вдруг говорит Хоуп, известная своей практичностью.
В ответ на это Джосайа и Кловер, переглянувшись, разражаются чуть ли не истерическим хохотом. У Кловер смех глубокий, сексуальный. Смех же Джосайи практически беззвучен, хотя от него трясёт всё его тело, а лицо в конвульсиях. Хоуп наблюдает за ними внимательно и думает: Боже мой, это все равно что наблюдать за ними во время секса, даже еще более интимное зрелище, право. Их смех неповторим.
– Да уж, – говорит Джосайа своим сдержанным, всё-ещё- преподавательским тоном. – В случае бедняги Николаса процедура "побриться и принять душ" приобретает совсем иной смысл.
Кловер снова смеётся, но затем говорит, – О господи, я так устала. Видать, старею.
– Как и все мы, – отвечает Джосайа. – Кроме Хоуп, конечно. Она всегда выглядит лет на десять, моя малютка-жёнушка. Не сегодня-завтра, глядишь, меня ещё привлекут за совращение несовершеннолетних.
Хоуп хихикает, зная, чего он от неё ждёт, а сама себя спрашивает: Что это было, комплимент? А на самом деле нравится ли ему такая малогабаритная жена или ему хочется вернуть себе эту дородную смуглую Кловер? Все, что он сказал ей, описывая Кловер ещё до того, как она сама с ней встретились, звучало так: – Вы с ней, конечно, не очень-то похожи. Так что никто не сможет упрекнуть меня в приверженности какому-то одному типажу, – сопроводив это двусмысленным смешком.
Тут Кловер в своем свободном тёмном платье из травчатого шёлка встает на ноги, после чего Хоуп с мужем делают то же самое. Все трое желают друг другу доброй ночи, причём без всяких тактильных жестов, ибо поцелуй или даже рукопожатие может быть совсем неверно воспринят.
Кловер уходит домой в одиночестве.
***
Поскольку Кловер и Джосайа сильно пили в то время, когда они были вместе, а он тогда был пьющим и преподавал философию в Беркли, то ей сейчас очень сложно было вспомнить, каким он был и как ей было с ним тогда. Всё, что она помнит, это одна сплошная пьянка (со смутными промежутками любви и сна) на фоне декорации с видом горной цепи Беркли-Хиллз на стенах ресторанов и баров Сан-Франциско.
Хоуп же почти все, что было между Кловер и Джосайей хорошо известно, ну а то, что он утаил, легко восполнит её живое воображение. Пытаясь уснуть после тусовки в их огромной кровати, где ей так прохладно и одиноко (муж-то примостился на другой стороне), Хоуп представляет себе такую картину: Джосайа и Кловер полулежат в тесной теплой односпальной кровати среди кучи сбитых простыней, попивают шампанское Калифорния и хохочут как ненормальные. Кловер, темноволосая и молодая, ещё более красивая, чем сейчас, а Джосайа без бороды, черные волосы едва тронула седина, лицо румяное (не землистое как сейчас) от горячительного, любви и длительного смеха. Затем она представляет себе их на стареньком пароме, плывущему в Окленд. Они стоят на самом носу и солёный ветер треплет их волосы. Они прикладываются к пол-литровой бутылке бурбона и кормят чаек орешками, пропитанными алкоголем – спаивают чаек и при этом хохочут, хохочут, хохочут!
Сейчас-то он вообще не пьёт и, благодаря её, Хоуп, деньгам, ему не нужно работать. Да лучше б он пил как раньше!
Представить себе Кловер нагой несложно – ходячая скульптура Майоля или Генри Мура. Как же часто ей, Хоуп, не спится!
Кловер, впрочем как и всегда до этого лишь по мере крайней нужды, зарабатывает себе на хлеб в сфере промышленного дизайна. В данный момент, правда, она нашла работу даже получше, чем обычно. Она взялась изготавливать рекламные буклеты для одного музея, где отхватила совсем не хилый гонорар, да ещё в этот раз на удачу заказчик, попался, похоже, вполне себе цивильный, хоть и лысый да пузатый. Зовут его Грегори Ровенски, смуглый русско-израильтянин, энергичный, инициативный мужичок, который порою напоминает Кловер воздушный шар или несколько таких шаров, снующих по комнате. Этот Грегори настолько добр к ней, что, признавшись в том, что она занизила стоимость своих услуг, увеличивает ей гонорар. – Деньги совсем не то, ради чего стоит проявлять ложное благородство, – говорит он. – В меркантильном обществе просто глупо недооценивать себя.
Его совет показался ей дельным – вот было бы здорово, если б она могла зарабатывать столько денег, чтобы жить и ни о чём не тужить! Кловер всегда жила на широкую ногу и в одежде себе редко отказывала, только вот траты нервного напряжения были непосильными.
В знак благодарности она посвящает Грегори в свою обеспокоенность в отношении её друзей Джосайи и Хоуп. – Иногда мне кажется, что я чего-то не догоняю. Происходит нечто такое, что мне просто непонятно, – поясняет она ему.
– Смахивает на то, что вы им для чего-то очень нужны, – отвечает ей Грегори.
Хорошенько обдумав его слова, Кловер приходит к мысли, что в его выводе есть логика, хотя сначала это выглядит бредом. Ведь Хоуп и Джосайа любят друг друга, или нет? Кловер видит, что Хоуп просто бредит Джосайей, ну а тот просто всегда был сдержанным, всегда скрывал свои эмоции, да, Кловер это отлично помнит.
Кловер с Грегори пьют чай, который она тоже любит пить по-русски, очень крепким и с лимоном. Они сидят в тесной гостиной её квартирки, расположенной в районе Норт-Бич, в другом конце города от всё ещё полупустого жилища Джосайи и Хоуп. Благодаря своему общительному характеру, Кловер принадлежит к тем, кому людям нравится дарить какие-то вещи, её комнаты сплошь заставлены подарками, картинами и статуэтками от знакомых художников, папоротниками, соломенными цветами, грампластинками и книгами – сотнями книг, подаренных множеством друзей за многие годы. И будучи неспособной выбрасывать вещи, она почти никогда окончательно не порывает с другом или любовником.
Она работает на дому – в одном углу её гостиной стоит просторный наклонный стол, так же заваленный вещами, как и все остальное пространство в квартире. Трудно даже представить, как здесь вообще можно работать, но она просто работает, а делает это даже гораздо лучше и усерднее, чем можно было бы предположить, исходя из её не очень-то бурного темперамента. Большинство её друзей и несколько её щедрых заказчиков вроде Грегори говорят, что она такая славная. Сама же она не совсем уверена в этом.
Ну вот, похоже, что их с Грегори короткий разговор по поводу Хоуп и Джосайи подошёл к концу. Последнее слово, кажется, осталось за Грегори о том, что она нужна этой парочке для каких-то им одним известных целей. Так или иначе, но коль скоро очень маловероятно, что Грегори когда-нибудь встретится с ними, то Кловер не видит особого смысла обсуждать то, что, как ей иногда кажется, становится проблемой.
Вскорости Грегори, который вообще-то зашёл к ней оставить несколько пробных распечаток её буклетов, уходит. В подчеркнуто "русской" манере он целует ей руку – жест, комичность которого обостряется как объёмом его торса, так и лысиной.
Оставшись одна, Кловер с лёгким вздохом отправляется в спальню и начинает свой ритуал принятия ванны и одевания для похода на ужин с мужчиной, к которому она равнодушна. Периодически, но нередко, у неё возникает чувство, что она живёт как-то совсем не так, но при этом она плохо понимает, что с этим можно поделать.
Случается, что в Сан-Франциско весна врывается на улицу словно у неё крышу сорвало: бывает, посреди января наступают тёплые деньки, деревья начинают цвести, травка – зеленеть. Вот в один из таких дней Кловер и Джосайа решают устроить пикник или, вернее сказать, они обсуждают такой замысел по телефону. Они поедут в одно место на берегу моря, неподалеку от Инвернесс, куда они частенько ездили когда жили в Беркли. И вот что они делают – они едут в Инвернесс, а прибыв туда, обнаруживают, что весь этот небольшой пляж предоставлен только им. А всё потому, что в самый разгар сезона, который вообще-то считается зимой, никому больше не хватило смелости пойти на такой риск.
Кловер охотно стаскивает с себя свитер и юбку, которые она одела поверх купальника. Как и многие дородные женщины определённого типа – ширококостые, мясистые – она смотрится даже лучше раздетой, нежели в одежде, которая порою только стесняет её. Но вот в лоснящемся коричневом купальнике, который лишь чуточку темнее цвета её кожи, в не по сезону жарких лучах солнца она выглядит нагой и неотразимой и чувствует себя потрясно.
Расстелив одеяло на песке, их троица лакомится разделанным крабом с дрожжевым французским хлебом и помидорами, обе дамы запивают еду большим количеством белого вина, а Джосайа – минералкой Калистога, которая, как он только что открыл для себя, ничуть не хуже Перье, но гораздо дешевле.
Джосайа c Хоуп не жалеют комплиментов для Кловер о том, как она замечательно выглядит, а Хоуп еще и много фотографирует её, улыбаясь даже тогда, когда прищуривается за фотоаппаратом.
Не день, а просто сказка! Кловер купается в лучах солнца и бурного восхищения своих друзей. Она была к ним несправедлива: Джосайа c Хоуп просто обожают её, также как и она их, они для неё верные друзья и никаких подвохов или пакостей они не готовят. Ей даже начинает казаться, что их дружба – это нечто уникальное, какой-то триумф просвещённой доброжелательности над более простыми и порою более сильными эмоциями. И что странно, это подтверждает, по крайней мере в этот самый миг, её не всегда твёрдую веру в собственное творчество, свое художественное мастерство: вот если бы такие друзья, как они, относились к ней со всей теплотой, то, может быть, тогда она, наконец, стала незаурядной, востребованной личностью?
Однако на дворе-таки январь и в середине дня еле видимое уже светило совсем не греет. Произошло это весьма внезапно или так показалось Кловер, которая вдруг начав дрожать, укутывается в толстый старый, протёртый в локтях до дыр, свитер, в котором она больше уже не кажется красавицей.
– Да, винца вы, девчонки, "убрали" немерено, – подмечает Джосайа. Его "вы, девчонки" – это подначка – ведь он знает, что обеим им не нравится такое обращение, но, может, сегодня ему также хочется теснее сблизить и их? Может, он хочет, чтобы они стали подругами?
При одном только упоминании вина, Кловер словно по команде начинает ощущать на себе его действие, но это не приятное опьянение, а тяжесть в голове, мощная тупая боль.
Оказывается, что сбор своих вещей и складывание мусора в пакет, занимает гораздо больше времени, чем следовало бы. Края неба потемнели, море стало серым, холодным, и все немного замёрзли.
Невзирая ни на что, оказавшись наконец дома и устроившись полулёжа в глубокой горячей душистой ванне, Кловер по-прежнему думает о прошедшем дне и об их пикнике с Доузами как об успешном. Ведь то, что она чувствовала от них обоих всеми фибрами души, было, конечно же, любовью.
– Кловер неразборчива в выборе партнёров ровно по той же причине, по которой я разборчив, – как-то сообщил Джосайа своей жене Хоуп. – И причина эта в том, что секс для неё неважен.
Похолодев от страха, Хоуп осознаёт верность его суждения, во всяком случае, в отношении него самого. На её взгляд, привязанности к женщинам её мужа, даже хуже, чем сексуальные. Она даже подумала о том, что каким бы было блаженством иметь обычного нормального мужа, который тайком от неё таскает девок в мотельные номера. Не тут-то было! Рядом с Джосаей всегда должна быть другая женщина, но и Хоуп должна быть тут же.
Когда они жили в Нью-Йорке, рядом с ними была Изабел, одинокая виолончелистка, сухопарая брюнетка. (Они мастью всегда непохожи на меня, отмечает Хоуп. А может, он не любит блондинок, но скрывает это?) Джосайа и Хоуп постоянно были рядом с Изабел – на концертах, пьесах, балетах. В отчаянии Хоуп стала прогнозировать, что Изабел будет с ними пожизненно – со временем пойдут поездки в Европу с Изабел, а там в конце жизни – больницы и смерть с Изабел. Она даже стала рассматривать план "заказа" Изабел, но понятия не имела, где можно найти киллера. И тут вдруг на неё снизошло озарение: – А не прикольно ли было бы, если бы Изабел вышла замуж за Уолтера? – брякнула она мужу, а тот (какая прелесть!) зашёлся хохотом, это была лучшая идея в её жизни. И вот так, настолько скоро, насколько только было возможно, Хоуп и Джосайа устроили этот брак, начиная со знакомства, затем лестных интимных откровений ("Изабел говорила, что вы показались ей чрезвычайно пылким, Уолтер"), затем уикендов в доме родителей Хоуп в Ньюпорте, и заканчивая подарком на свадебный банкет. Долговязая даровитая Изабел, до этого ходившая в старых девах, и Уолтер, хромой малопьющий корнетист без работы. Просто умора!
Может, и Кловер удастся сбагрить за кого-то замуж.
– Как думаешь, Кловер когда-нибудь еще выйдет замуж, –спрашивает Хоуп мужа.
– Что-то сомневаюсь я. Гораздо вероятнее, что она через годик-другой наложит на себя руки. Вот что бывает, когда у бабы такого сорта заканчиваются хахали.
Хоуп не уверена, что сможет ждать пару лет.
Но тут её осеняет очередная идея: – Я вот думаю, – говорит она Джосайе с подчеркнуто беззаботным видом. – Ты не знаешь, Кловер никогда не приходилось столкнуться на одной тусовке сразу с несколькими её бывшими любовниками, да еще если кто-то из них был бы со своей женой?
Джосайа долго смотрит на неё в попытке переварить сказанное и, наконец, взрывается залпом неподдельно удовлетворенного хохота, который для Хоуп звучит божественной литургией. – Просто фантастика! – говорит он. – Да тебе цены нет, прелесть моя! Я навеки твой!
– Как по мне, "тусовка" звучит потрясно, – говорит Кловер в телефонном разговоре с Хоуп. – Февраль такой мрачный месяц, ни туда, ни сюда.
– Конечно, – соглашается Хоуп.
Кловер вздыхает, – Мне что-то перестали звонить ухажеры, так что не знаю, может, приду сама... Или возьму с собой Грегори. Я, вроде как, задолжала ему приглашение.
– Как знаешь. А с другой стороны, может, мы зря окрестили его Грегори "Лысо-Пузик". Может, у нас только создалось о нём такое впечатление.
Стоило Кловер повесить трубку, как она тут же испытала острое раскаяние за то, как её вообще угораздило описать им внешность Грегори, вследствие чего они дали ему такое прозвище. Сейчас ей жутко неловко из-за своего предательства, да еще и в отношении человека, оказавшего ей огромную поддержку в её профессиональной деятельности. Ведь, по правде говоря, даже когда у неё не было этой нынешней, как она сама это называет, "засухи на любовников", Кловер никогда не работала настолько продуктивно, да и работу свою так сильно не любила.
Погода стояла пасмурная: небо темное, ночью и ранним утром стоит густой туман, а днем воздух влажный и вязкий. Ни тебе нормального дождя, ни нормального холода. Кловер никак не может придумать, во что бы ей нарядиться на вечеринку у Доузов.
– Понятия не имею, что его одевать в феврале, – рассуждает она про себя ввиду того, что ей, якобы, надоели все наряды, в которых она ходила всю зиму, хотя, на самом деле, ей теперь и ходить куда-то надоело.
– Грегори, помните, я вам говорила о моих чокнутых приятелях, Доузах? Так вот, они устраивают вечеринку. – Кловер решила, что лучше уж она пойдёт туда с Грегори, чем сама. Она рассчитывает, что если она будет с ним, то пробудет там лишь недолго.
Однако, – Милая моя Кловер, мне очень жаль, но у меня на эту дату намечен обед с бывшими сотрудниками, отменить который никак нельзя, – отвечает Грегори. – Правда, он состоится пораньше, а в десять-пол одиннадцатого я мог бы заехать за вами, чтобы поехать на тусовку ваших друзей. Так пойдет?
– Боюсь, что нет. Они же сказали, что это тоже будет обед. Но я очень сожалею, Грегори.
– Я тоже, милая Кловер.
Наряду с отсутствием удобной мягкой мебели еще одна из уловок, применяемых Джосайей для создания неудобства гостям своих тусовок, состоит в том, чтобы обеспечить их обилием дешевой выпивки при скудности закуски. Обусловлен этот его бзик прежде всего тем, что таким образом он удовлетворяет свою врожденную скупость, а кроме того такая обстановка напоминает ему о счастливейших в его жизни, студенческих днях в Беркли, имевших место даже ещё раньше, чем он встретил Кловер. На очередную тусовку он приготовил блюдо, которое он называет своим "Беркли-рагу", рецепт которого включает несколько креветок, немного зеленого перца и горстку риса. Кроме того, в отличие от большинства пьяниц, которых другие пьяные бесят, Джосайа любит наблюдать за ними. Он скрупулезно отслеживает каждую стадию процесса опьянения от первого нечеткого слога до финального шаткого вояжа в ванную.
Хоуп также как и её муж убеждена, что на тусовках еды должно быть по минимуму, а выпивка должна быть как можно дешевле. Она всегда считала это мещанством, когда её богатые родители кичились винтажными марочными винами и импортными деликатесными закусками. Джосайа прав: гораздо правильнее подавать гостям немного обычного рагу и дешевого калифорнийского разливного вина.
Вот почему на этой тусовке, как и всегда, гости, съев всю еду, продолжают жадно пить вино и некоторые уже набрались.
Кловер в красном шелковом платье (которому уже несколько лет, но она его еще не разлюбила) не голодна и не пьяна. Заработавшись в течение дня, она забыла пообедать, и лишь к вечеру утолила голод сандвичами с бастурмой и сыром. Поскольку, когда она явилась на вечеринку ей очень хотелось пить, то она выпила минералки Калистога, которую пил Джосайа, и она пришлась ей по вкусу. Было необычайно интересно оказаться самым трезвым (кроме Джосаи) участником застолья.
Самым же пьяным здесь смотрится Николас, единственный (опять-таки кроме Джосайи) присутствующий экс-любовник Кловер, вопреки злорадным предвкушениям Доузов о её встрече сразу с несколькими экс-любовниками. К тому же Николас хоть и прилично пьян, но пришел сюда сам, поскольку они с женой недавно разъехались.
Кловер, наблюдая за тем, как Джосайа следит за Николасом, который, с большим трудом поднявшись со своей подушки на полу, нетвердо бредет в сторону ванной, думает то, что раньше не решалась: а ведь Джосайа и вправду гнилой – он реально кайфует, когда другим плохо.
Ее мучит вопрос, неужели он всегда был таким? Вроде бы нет, но как знать, ведь когда они были вместе, они так сильно пили, что трудно вспомнить. Возможно, думает она, он сейчас такой потому, что он больше не работает, а вместо этого глумится над людьми. А что если он и пил-то лишь для того, чтобы как-то разбавить свою гниль?
– Я очень надеюсь, что Николас отправился в ванную не для того, чтобы побриться, – брякает Джосайа и они с Хоуп заливаются хохотом. Тут они, видимо, замечают, что Кловер их не поддерживает, поскольку Хоуп говорит, – Кловер, а я и не знала, что ты любитель Калистоги.
Казалось бы, вполне безобидная реплика, однако глянув в лицо Хоуп, Кловер видит, что её голубенькие как у куклы глазки пылают неутолимой злобой. Господи, да ведь всё, о чем она мечтает, это чтоб я убралась, пропала, может, даже покончила с собой, думает Кловер.
Тут кто-то врубил аудио-запись старенького альбома Битлз. В первой песне был быстрый зажигательный ритм и несколько пар, вскочив с пола, начинают танцевать, причем кое-кто из них делает это по-пьяне кое-как, но остальные танцуют с настоящим знанием дела, ведь нынче эпоха помешательства на диско-танцах. Кловер видит, как Джосайа мрачнеет – ему не нравятся танцы на его тусовках.
Звучит следующая песня альбома, задушевная, лирическая, и еще больше гостей вскакивают на ноги.
– Ну а ты почему не танцуешь, моя леди в красном? – Джосайа спрашивает Кловер. – Ей богу, если б ты вытащила Николаса из ванной, то он был бы счастлив. В свое время она была знатной танцовщицей, – добавляет он, обращаясь к Хоуп.
Кловер, которая из-за неуверенности в себе, порожденной стыдом своего роста, могла причислить себя максимум лишь к посредственным танцорам, искренне изумляется. – Откуда ты знаешь это, Джосайа? Мы же с тобой ни разу не танцевали ...
– Разве? А мне казалось, танцевали, – отвечает Джосайа, подмигивая ей заговорщицки, а затем, переведя взгляд на Хоуп, мрачнеет. Кловер делает вывод, что, видимо, он что-то такое наврал о ней своей жене. Надо же, Кловер – классная танцовщица! Лучше ничего не выдумал? Что ж тут удивительного, что Хоуп её ненавидит.
Тут из ванной появляется Николас, выглядящий бледным и протрезвевшим, и направляется к выходу.
Итак, эта тусовка не задалась с любой точки зрения. Не тянула она ни на "шумный кавардак", который себе воображали Доузы, ни на "званный обед", предвкушаемый всеми остальными. Хотя, конечно, не исключено, что некоторые гости, которые танцевали, провели время намного лучше, чем им было уготовано.
Что до Кловер, то, хотя ничего особо страшного с ней там не случилось, не считая негативных эмоций от поведения её друзей, на неё вдруг накатывает мощнейший ледяной вал чувства одиночества, глубокого и пронзительного. Её даже подмывает нагнать ушедшего перед ней Николаса, который, как ей показалось, также страдал от одиночества. Перспектива возвращения домой в одиночку совершенно невыносима – неужели ей придется терпеть это всю оставшуюся жизнь?
И все-таки она возвращается домой одна: совсем уже протрезвевшая ведет машину через темноту ночного города в направлении своей пустой квартиры на Ливенуорт-стрит.
Но стоит ей войти в квартиру и запереть замок на два оборота, как начинает звонить телефон. Это, должно быть, опять Джосайа, прогнозирует она, поскольку тот нередко звонил ей, чтобы обсудить очередную тусовку. Не имея сейчас ни малейшего желания участвовать в подобном разговоре, Кловер чуть было не проигнорировала звонок, но тут же, подчиняясь укоренившемуся рефлексу, все же схватила трубку и обнаружила, что это не Джосайа, а Грегори.
– Я очень извиняюсь за столь поздний звонок, – говорит он, – но моя встреча была такая ну-у-удная и я подумал, что если бы я заглянул к вам с бутылочкой бренди, то, может, нам еще удалось бы спасти этот вечер. Вы не против?
– Что вы, Грегори, это лучшая идея, которую я слышу за несколько месяцев.
Супруги Джосайа и Хоуп сидят в своей скудно-меблированной гостиной – по-прежнему голые окна оставляют комнату и её обитателей совершенно беззащитными перед ветрами черной ночи и воем противотуманных сирен со стороны бухты.
– Кловер что-то все меньше и меньше соответствует стандарту образцовой тусовщицы, тебе не кажется? – осторожно зондирует почву Хоуп.
– Она становится просто невыносимой, – отвечает Джосайа решительно, – По-моему, глупышка даже не подозревает, что бухать уже не в моде.
– Также как и то тряпьё, которое она на себя пялит. –
В восторге друг от друга они как по команде заливаются хохотом.
– Вообще-то я боюсь, что ей сейчас совсем не сладко, – заявляет Джосайа назидательно. – Ты заметила какое у неё было выражение лица, когда она уходила? Я хоть, в принципе, и не филантроп, но ненавижу, когда моим друзьям паршиво. Но только, конечно, если это не я довел их до этого.
Зевнув и потянувшись, Джосайа встаёт и идёт к кровати, а Хоуп следует за ним.
Итак со звонками Кловер покончено. Доузы теперь обрабатывают других людей, ведь если поискать, вокруг всегда найдется кто-то новый, а им, Доузам, особо-то и нечем заняться, хотя, как многие бездельники, они всегда выглядят ну очень занятыми.
Впрочем иногда они все же вспоминают Кловер. – А может, она все же не совсем опустилась, – со скорбью в голосе говорит один из них другому.
Или, пребывая в ином настроении, Джосайа пафосно заявит: – Что ж, всегда есть куча причин, чтобы избавиться от старого друга.
Разорвав с Кловер все контакты, им даже было невдомёк, что этой весной для неё наступил один из счастливейших периодов в жизни. Слишком увлечённая и счастливая, чтобы задуматься о том, что её бросили (а подобные недоразумения между бросившими и брошенными, увы, нередки), она время от времени спрашивает Грегори, с которым она теперь живет, – По-моему, мне все-таки надо позвонить Доузам?
– Как хочешь, родная, только прошу тебя, не принимай это как "надо". Позвони им, когда захочешь повидать их и только тогда.
Она смеётся, – В том-то и загвоздка, что мне совсем не хочется их видеть. – И затем добавляет, – Грегори, милее тебя мужчины я еще не встречала.
Он смеётся, – Если повторишь это еще раз, то я окажусь перед риском принять твои слова всерьёз.
В один из дней в конце весны накануне Дня поминовения, Джосайа, придя домой сообщает жене, что на Марина-бульваре набрёл на любопытнейшую книжную лавку. – Так вот, её хозяйка ... ну, тебе самой надо это увидеть. Ей лет восемьдесят, точно не меньше, и она совершенно не в себе, явно со справкой. Говорит, что является роднёй и балерины Айседоры Дункан, и писательницы Гертруды Стейн, прикидываешь? И оказывается, что она живет неподалеку от нас, а так как завтра праздник, то я пригласил её к нам на обед. Ты в порядке, любовь моя?
Хоуп, которая последние несколько месяцев прожила относительно счастливо, будучи более или менее наедине с мужем, сейчас с привычным замиранием сердца чувствует, что как и слишком часто до этого в ней просыпается мысль о самоубийстве: Может, ей просто нужно сгинуть и оставить его одного с этой его новой ненормальной подругой?
Но тут у неё рождается мысль получше: А чего это я так убиваюсь? Я ведь просто могу отправиться в классное долгое путешествие на Бали или, может, Таити. В одиночку.
Эта идея моментально и безраздельно овладевает ею.