Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

Когда они вышли на улицу, бабка Йордана вынула из торбы клубок пряжи и деревянное веретено с колесом-маховиком. Этим веретеном крестьянки скручивают пряжу и называют его скруткой.

Она нацепила нитку на согнутый крючком гвоздик, завертела веретено, и оно опустилось у нее чуть не до земли. Потом нитка закрутилась и оно поднялось.

— Припозднились мы с тобой, Серый! — сказала бабка Йордана. — Даже Ощипанная Бона нынче придет вперед нас.

Она натянула повод, сделала новую петлю и крутанула веретено, которое спустилось от ее руки, точно огромный паук.

Так она и будет до самых огородов идти и крутить на ходу пряжу.

Старушка тревожилась зря. Ощипанная Бона не придет вперед них. Потому что Ощипанная Бона еще никак не найдет свою мотыгу.

Она стояла посреди двора и пыталась вспомнить, куда девала ее вечером, придя с поля домой. Какой вчера день был? Пятница. Весь день пололи помидоры, трава вымахала по колено, сорго уже выкинуло метелки. Мотыги срезали его с сочным похрустыванием, а бабка Йордана собирала и охапками относила своему ослу. Вечером, как идти домой, все набили полные сумки и корзины этой травой — кормить домашнюю живность. Она тоже приволокла корзину, хотела бросить ее курам, но заметила, что во дворе ни одной курицы нет.

— Цыпа-цыпа! — стала их звать Бона. — Неужто в этакую рань спать ушли?

Но этого не могло быть, потому что обычно они встречали ее у самых ворот и озверевшие от голода, клохтая и хлопая крыльями, корили за то, что забыла про них.

— Цыпа-цыпа! — опять позвала она и тут только заметила их по ту сторону проволочной решетки. У нее потемнело в глазах.

За этой решеткой рос у нее семенной лук. За этой решеткой было шестнадцать соток отличнейшей жирной земли, которую она всю весну вскапывала, куда всадила две кринки семян и с нетерпением ждала, когда взойдет лук. Тот самый ядреный, золотистый лук, который в этот год шел по сказочной цене — десять левов кило!

Столько трудов, столько надежд, и вот на́ тебе — эти куры поганые!

— Кыш, проклятые!.. Кыш! — в ярости завопила Бона, стряхнула с мотыги корзину, перескочила через нее и, толкнув калитку, с размаху метнула мотыгу в куриную стаю. Несмотря на свою толщину, женщина она была сильная, с крепкими бедрами и круглым животом, из-за чего юбка у нее всегда спереди немного задиралась.

Куры от неожиданности закудахтали и опрометью кинулись кто куда, лишь одна осталась на месте, уткнувшись головой в рыхлую землю и перебирая в воздухе ногами.

— Получила? Дух из тебя вон! — злорадно крикнула Бона. — В другой раз будешь знать, как на грядки лезть!

Куры, пробравшиеся сюда через дыру под оградой, теперь не могли отыскать дороги обратно. Насмерть перепуганные воплями хозяйки, они кудахтали и тыкались головами в решетку.

Бона вылавливала их одну за другой и со злостью швыряла через ограду — с такой силой, что куры не успевали расправить крылья и камнем плюхались на землю.

Вернув их во двор, она прошлась вдоль всей ограды и отыскала место, через которое куры проникли на грядки. Они, оказывается, вырыли под решеткой лаз — Бона подгребла туда земли, засыпала дыру и приставила к ограде кусок каменной плиты. И уж тогда пошла взглянуть, что там такое с курицей, по-прежнему валявшейся на грядке.

Это была одна из лучших ее несушек, с грязно-белыми перьями, повыщипанными на грудке и брюшке. Ее восково-белые ноги с налипшей грязью теперь уже недвижно торчали в воздухе.

— Что? Дух из тебя вон! — повторила Бона. — Чтоб вас всех чумой поразило, лезете куда не надо…

Она подхватила курицу за ноги и со словами: «От тебя теперь проку мало!» — взмахом мотыги отсекла ей голову.

Потом занялась потоптанными грядками. Сопя и чертыхаясь, разравнивала землю руками, пока совсем не смерклось и тонкие, как сосновые иглы, перышки лука было уже не разглядеть. Тогда Бона воткнула мотыгу между грядками, подобрала убитую курицу и вернулась в дом.

До поздней ночи кипела на огне кастрюля. Курица была не первой молодости, и вариться ей надо было долго. Ощипывая ее, Бона обнаружила большое яйцо с еще не затвердевшей скорлупой, которое та снесла бы на другой день. Обнаружила она и множество желточков, мелких и покрупнее, — те тоже в свое время превратились бы в яйца.

Злоба в ее душе утихла, сменившись смятенным чувством, которое она определила одним словом: «Грех!» Грех, конечно, что она со злости замахнулась на эту птицу, которая все лето сидела бы в гнезде и неслась. Грех, что от ее руки погибло столько жизней — эти желтые комочки в куриной утробе… не успев родиться, белого света увидать…

Она вспомнила про свою затею с семенным луком.

Как-то раз услыхала она, женщины говорили в поле, что теперь легко нажить денег на продаже семенного лука. По неведомым причинам в овощеводческой Болгарии стало не хватать лука, он с каждым днем дорожал и стоил уже левов восемь, а то и десять. Десять левов! Шутка сказать! Отвести под лук хотя бы десять соток да снять с них двести — триста кило, так столько огребешь денег — машину купить можно. Да и трудов-то особых не требуется: побросай семена, заровняй грядки, поливай из лейки, разок-другой прополи — и все. У одного человека из-под Плевена, говорят, приусадебного участка было тридцать соток, так он столько денег выручил, что купил сыну и машину и квартиру в городе.

Так однажды толковали между собой бабы, а Бона тайком прикидывала в уме: на огороде позади дома, где прошлый год они сажали кукурузу и ячмень на корм скотине, в эту весну можно спокойно вырастить семенной лук. Семена у нее имеются, возьмет разобьет грядки и спрашиваться ни у кого не станет. Муж ей не помеха — он работал на железной дороге, на отдаленном участке, домой приходил только раз в неделю переодеться, так что она без него посадит лук, а там он пускай себе ворчит сколько влезет.

Бона никому ни словом не обмолвилась насчет своих планов, чтобы никто не последовал ее примеру, а как-то утром, сказав Милору, бригадиру, что ей нездоровится, вооружилась мотыгой и пошла на зады. Земля тут была с осени вспахана, так что копать было легко, и в два дня она разрыхлила все комки и разбила грядки. Раскидала навоз, семена намочила и поставила в тепло под печку, чтобы проросли, а потом высеяла их на грядки. Она была из потомственных огородников, и эти дела были ей не в новинку.

Бабы в селе считали ее ленивой — на работу она являлась последней, любила постоять, опершись на мотыгу, а когда в обед ложились немного вздремнуть, то не разбуди ее — проспит до вечера.

Но одно дело на общем поле, где работе не видать конца-краю. А у себя в огороде взрыхлить землю да грядки разбить всего каких-нибудь два денька и нужно.