Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

— Теперь с этим покончено! Теперь этим чучелом, богом, только ворон пугать можно, а не людей!.. «Тени суетные и мечты пустые», а? Кто это сказал? Вазов, что ли?

Сравнение с чучелом показалось Назарову грубым, он поморщился и ничего не ответил.

— Разве не стыдно, свояк, — внезапно весь вспыхнул Новачков, — что от нас, от людей, все зависит — подчеркиваю: от нас! — а мы все еще не можем сделать жизнь лучше и красивее! Да и счастливее!.. А ведь от нас зависит! Ни от кого другого! Теперь с большой буквы пишется Человек, а не бог! Это неоспоримая аксиома!.. Вот, свояк, — добавил Новачков, с восторгом глядя в глаза Назарову, — возьмем и снова запоем с тобой в два голоса, как в юности! Помнишь, а?

— Да, снова запоем в два голоса… опять ты — первым, а я — вторым, — лукаво и добродушно улыбаясь, добавил Назаров.

Иона окрепла, даже стала выходить на работы в поле, только после родительских суббот у нее по нескольку дней болела голова. Иногда ночами, когда долго не шел сон, она начинала подсчитывать, сколько точно прошло лет, месяцев, дней со дня смерти сына, сколько ему было бы сейчас, сколько у него могло родиться детей, будь он женат. Долгие годы ей все снился малыш, которого она почему-то побаивалась; он молча топал ножонками по комнатам и смотрел прямо ей в глаза. Когда муж предлагал ей взять у одного из своих родственников ребенка на воспитание, она сердилась, но иногда подумывала о племяннике — сыне сестры.

Бабушка Вылкана давно уже приготовила одежду, в которую ее должны были обрядить после смерти, заказала надгробную плиту и свечи и терпеливо ждала смерти, но когда по селу прошел слух, будто коммунисты будут не хоронить, а сжигать умерших, старуха сильно встревожилась. Она начала ночи напролет молиться богу, чтобы тот поскорее ее прибрал, — ей непременно хотелось попасть на тот свет, к близким, такой, как она есть. Но когда старуха однажды простудилась и слегла, она так перепугалась, что каждый день заставляла сына бегать за врачом. С помощью пенициллина и биомицина ее спасли. Бабушка Вылкана сильно исхудала и начала есть много и без разбору. Все чаще можно было видеть, как она к чему-то прислушивается, а то вдруг засмеется и пробормочет про себя: «Ну вот, снова в голове у меня сверчки стрекочут!» В глазах ее и в смехе появилось что-то неразумное.

Могила Стефана Назарова всегда была прибрана: трава прополота, посажены цветы. На кресте все еще виднелись выцветшие некрологи, наклеенные родней на сороковины. За домом, на том месте, где когда-то обмывали покойного, зеленела молодая осина. Назаров обнес сад железной сеткой, посадил виноградные лозы и устроил под ними беседку. Даже на лестнице, ведущей на второй этаж, были сделаны перила. В комнате Стефана на стене висела скрипка, красная, блестящая, и, когда открывали дверь, она сама издавала тихие, нежные звуки.

Николай Назаров сначала стал пасечником — ему нравилась эта тихая, располагающая к раздумьям работа среди трудолюбивых честных рабочих пчел. Но пасечником он пробыл только одно лето. Ему неприятно было быть всегда одному, захотелось на люди. И он перешел в виноградарскую бригаду — здесь работа была легче, больше подходила для его возраста. Спозаранку Назарова будил рокот машин, бодрые песни, передававшиеся из местного радиоузла, гул самолетов — неподалеку был аэродром, — совершавших виражи в небе.

Утром, когда он проходил мимо школы, его радовали ребятишки, делавшие во дворе зарядку, — это было куда лучше, чем читать молитвы перед уроком. Весной кукушки куковали, сидя уже не на старых узловатых грушах по межам, а на железных столбах высоковольтной линии, река, покинув свое живописное русло, бурлила в каналах по полям.

В бригаде виноградарей были и молодые люди. И когда кто-нибудь из шутников называл его «дедушка», он в первую минуту терялся от неожиданности — ему все еще казалось, что он, как прежде, молод и полон жизни. Назаров первым применял все нововведения агронома, сам читал книжки по виноградарскому делу — боролся за высокие урожаи. Раньше, когда его земля и скот перешли к кооперативу, он чувствовал себя ограбленным, а сейчас, глядя на просторные кооперативные поля, на огромные стада на пастбищах, он ощущал себя неимоверно богатым, словно кто-то сторицей возвратил ему и землю и скот. В бригаде ему было хорошо, словно все вокруг были его братья, словно все были его детьми.

А когда однажды утром он услышал по радио, что советская ракета долетела до Луны, он весь день провел в каком-то торжественном молчании, словно при выносе даров во время литургии, и в сознании его вертелось одно слово: «Победа!»

Перевод Т. Колевой.

Если взобраться на плешивое темя Карабаира, поросшее лишь папоротником да ежевикой, и стать лицом к югу, взору откроются цепи крутых лесистых холмов; чем дальше, они становятся все ниже и ниже и наконец совершенно сливаются с необъятными просторами залитой солнцем равнины. Вглядевшись пристальнее, нетрудно увидеть лесную просеку, опоясывающую с запада на восток косматое тело самого высокого кряжа. Это граница. По ту сторону просеки уже другое государство, хоть и там громоздятся такие же горы, хоть и там небо такое же синее, и кажется, что манящая своими просторами солнечная равнина совсем рядом — рукой подать.

В небе парят орлы — медленно кружат, все выше и выше, взмывая в нежную, прозрачную голубизну. Под сумрачными пихтами, в ажурной тени сосен и елей осторожно пробираются пугливые серны; в ветвях бесшумно, словно обутые в бархатные туфельки, прыгают шустрые красотки белки. Бродят лоси с тревожными глазами, а порой, правда довольно редко, покажется бурый медведь, всегда озабоченный, торопливый, словно чем-то испуганный. В этом зеленом царстве покоя уйма волков; в летние месяцы они слоняются в одиночку или парами, а когда вершины гор нахлобучат белые шапки и на деревья упадет плотное снежное кружево, они рыщут целыми стаями.

К северу от Карабаира темнеют сосновые леса, громоздятся круглолобые горы. Меж ними ярко зеленеют на солнце поля и небольшие, кажущиеся отсюда с ладонь, волнистые долины, сплошь заросшие кустарником.

Селений не видно. Одно Момчилово притаилось у подножия Карабаира, словно нарочно спрятанное и забытое в этом диком, безлюдном горном краю.

Момчилово (когда-то оно называлось Рамадан-бей) образуют три слободы, растянувшиеся у холмистых подступов к мрачному Карабаиру в виде подковы. В селе около трехсот домов. Дома, в большинстве своем деревянные, двухэтажные, крытые плитняком, глядят на улицу узкими зарешеченными оконцами; окна, выходящие во дворы и садики, пошире тех, что с улицы; на подоконниках в черепках от разбитых кувшинов пестреют настурции, астры, герань. Есть тут и несколько кирпичных домов — в Марковой слободе, а дом покойного Али Илязова, где сейчас размещен военно-геологический пункт, сложен из белого камня; квадратный, крытый черепицей, он похож на крепостную башню и в ясную погоду виден даже с голой вершины Карабаира. Новая школа вся из бетона и стекла, кооперативная сыроварня, украшенная с фасада бугристой цементной облицовкой, обширные, казарменные по виду овчарни и коровник сельскохозяйственного кооператива — эти здания напоминают о новом времени и сразу бросаются в глаза; они словно бы озаряют своим светом унылый, серый пейзаж старинного села.