Дэвид Солой - Турбулентность

— Вон там он упал, — говорил капитан.

— Кто? — спросил Вернер, блуждая в своих мыслях.

— «Эйр-Франс‑447».

Вернер всмотрелся в серебристую мглу.

— Почти на самом экваторе, — сказал капитан. — Так что там случилось? Почему ты опоздал?

— Случилась, можно сказать, авария, — сказал Вернер. — Дорожная авария.

— Да?

— Такси, в котором я ехал, сбило скутер, — объяснил Вернер. — Подросток на скутере, кажется, умер.

— Вот черт, — сказал капитан.

— В любом случае, таксиста увела полиция. И мне пришлось ловить другое, что было непросто в такое время.

— Еще бы, — сказал капитан. — Грустно вышло. С этим подростком.

— Ну да, — сказал Вернер и через минуту добавил: — Знаешь, у меня была сестра — она умерла, когда мне было пять лет.

— Да?

Капитан, очевидно, плохо представлял, что ему делать с этой информацией. Они с Вернером мало знали друг друга, и Вернер никогда ему не рассказывал ничего существенного о своей личной жизни.

— Она была старше тебя? — спросил капитан, пытаясь проявить что-то вроде искреннего интереса.

— Нет, младше. Ей было три.

— Наверно, тяжело было твоим родителям, — сказал капитан.

Вернер сказал, что тяжело.

На какое-то время у них в квартире исчезли фотографии Лизль. Позднее некоторые появились снова, и ему было странно видеть их, потому что к тому времени он уже забыл, как она выглядела. И естественно, что на фотографиях она выглядела так же, как и раньше, тогда как он был уже старше на несколько лет. Тогда он впервые задумался, какой она могла быть теперь, если бы была жива. Он все еще иногда думал об этом — не только о том, как она могла бы выглядеть, но и о том, как могла сложиться ее жизнь. Ей бы теперь было тридцать три. Когда он подумал об этом, у него возникло жутковатое чувство ее отсутствия в этом мире.

Как только они приземлились в Сан-Паулу, ему стало ужасно не по себе при мысли об очередной ночи в отеле в одиночестве. Он ненавидел это тихое уединение отельных номеров. Сегодня он был в номере на двадцать третьем этаже, и окна там не открывались. Он взял стакан из ванной и бутылку «Wild Turkey», купленную на бегу в аэропорту Дакара. Налил немного в стакан. А затем, хотя во Франкфурте был третий час ночи, он снова попытался позвонить Сабине, зная, что она не ответит. За последние сутки он звонил ей много раз, и она ни разу не ответила, а теперь там, где она жила, была глубокая ночь. И все равно его сердце замирало, когда он набирал цифры, проникавшие, мягко пиликая, в электронные сети, простиравшиеся до другого края света. Секунды сменяли друг друга, секунды тишины. И вдруг, словно по волшебству, словно случилось что-то по-настоящему невозможное, у него в ухе прозвучал ее голос:

— Привет, Вернер.

— Ты еще не спишь? — только и смог сказать он от удивления.

Он смотрел в окно на безмолвные огни Сан-Паулу, как они мерцали вдалеке, словно мираж.

— Ага, еще не сплю, — сказала она. — Ты как там?

— Окей, — сказал он.

Их разговор длился не больше пяти минут, и когда он закончился, ему захотелось, чтобы он еще не приземлялся.

СЛЕДУЮЩИМ УТРОМ ей нужно было выпроводить пилота прежде, чем уйти самой. Он все еще спал в ее постели.

— Эй, — сказала она. — Эй, мне нужно идти.

Он открыл глаза: голубые. На его большой челюсти пробивалась рыжая щетина. Он огляделся, соображая, где он. По окну шлепали капли последнего дождя этого лета в Сан-Паулу.

— Сколько сейчас времени? — спросил он наконец, подняв голову от подушки.

— Почти одиннадцать, — сказала она. — Мне нужно уходить через десять минут.

Он огляделся более сосредоточенно, пытаясь, кроме прочего, найти свою одежду, и спросил, может ли он принять душ по-быстрому.

— Конечно, — сказала она. — Если хочешь. Но, как я сказала, мне нужно уходить через десять минут.

Прошлым вечером, когда он к ней пришел, он все никак не мог наговориться. В какой-то момент она даже подумала, что, может быть, она нужна ему только для этого. Бывают такие мужчины. Ее покачивало от выпитого «Хайнекена», и она спросила его, какие самолеты он пилотировал.

— «МакДоннел Дуглас МД‑11Ф», — сказал он. — Грузовой.

— Грузовой? — спросила она, делая еще один нетерпеливый глоток.

Они сидели бок о бок на диване.

— Ага.

— И как оно?

Он пожал плечами.

— Несильно отличается от пассажирского, — сказал он.

— А на пассажирских ты тоже летаешь?

— Раньше летал.

Она вдруг испытала ощущение чего-то сюрреального, даже слегка угрожающего от присутствия этого рослого незнакомца в ее квартире.

— Так почему ты перешел? — спросила она.

Он снова пожал плечами. Он сидел на краешке дивана, словно не собирался надолго задерживаться.

— Даже не знаю, — сказал он и добавил: — Платят побольше.

— Побольше? За грузовые рейсы? Чем за пассажирские?

— Ну да, — сказал он, улавливая суть ее вопроса.

Он попытался объяснить:

— Грузоперевозки лучше окупаются.

— Окей.

— А ты чем занимаешься? — спросил он.

Она сказала, что работает журналисткой. Он слабо представлял, что это должно значить, и сказал:

— Так… Чем именно… Ты что-то пишешь или…

— Ну, например, — сказала она, — мне нужно лететь завтра в Торонто, чтобы взять интервью.

— А, — сказал пилот.

Он как будто стал пытаться понять, как это могло влиять на их текущую ситуацию. А потом сказал:

— И у кого ты берешь интервью?

Она сказала, что у Мэрион Маккензи. И не особенно удивилась, когда он сказал, что никогда не слышал о ней.

— Она довольно известная писательница.

— Я не особо много читаю, — признался он.

— Я на нее вроде как равняюсь.

— Тогда, наверно, ты в предвкушении этой встречи.

— Так и есть.

Но кроме того, она нервничала, и ей требовалось что-то, чтобы отвлечься. Так получилось, что этим «что-то» оказался он. Оптимальный из возможных вариантов.

Когда она его поцеловала, главным образом чтобы заполнить затянувшееся молчание, начинавшее вызывать неловкость, он застыл на пару секунд, отдавшись ощущению, а потом стал отвечать на поцелуй.

Пока он был в душе, она просматривала свой список вопросов для интервью. (Он вежливо спросил, нет ли у нее отдельного полотенца. Она достала и протянула ему полотенце. Он сказал «спасибо».) Она просматривала список вопросов в ожидании, пока запенится кофе в корце. Первый вопрос касался того, чувствовала ли Маккензи себя мудрее сейчас, чем когда была моложе, и… Из душа все еще доносился звук льющейся воды. Она надеялась, ей не придется стучать в дверь и говорить ему поторопиться. По-видимому, нужно было выпроводить его вчера ночью. Она не сделала этого из-за разговора, состоявшегося после секса, когда они лежали, потные, в темноте, каждый, по-видимому, в своих мыслях. Неожиданно он спросил ее, сколько ей лет.