Елена Долгопят - Чужая жизнь

Я приезжала каждое лето, помогала и уговаривала переехать ко мне, но нет, ни за что, хотела быть сама в своем доме, быть хозяйкой. «Что, – говорила, – я буду у тебя в городской квартире делать, из окна глядеть? У подъезда на лавке прохожих караулить?»

Это правда, делать ей здесь было бы нечего, она привыкла к свободе, но ведь старость! Уже и снег разгребать тяжело, и ведро поменьше купила за водой ходить, и в подпол уже лезть опасалась. Но так и не сдвинулась. Уперлась. Так и померла там в одиночестве.

Dimon:А что у вас из окна видно?

Katerinaa:Красную площадь. Дома, правда, загораживают. На полсотни примерно километров домов и деревьев. Если всё снести, то как раз и будет видно Красную площадь, в телескоп.

Dimon:Сердитая вы.

Katerinaa:Станешь тут.

Dimon:А у меня из окна даже днем ничего не видно. Мединститут через дорогу, но от мороза туман, и он всё съел: и здания, и людей, и деревья. И меня съел.

Katerinaa:Зачем вы опять с работы уволились?

Dimon:Устал.

Dimon:Скоро опять устроюсь.

Katerinaa:Куда?

Dimon:Всё туда же, на скорую.

Katerinaa:Отдохнули, значит?

Dimon:Деньги кончаются.

Katerinaa:Приподнимается серый чехол, в черной лаковой глубине загораются огни, глубина оживает. Чехол соскальзывает под огромное, во всю стену, окно. В черной заоконной глубине тоже горят огни.

Высокий, худой мужчина отодвигает стул и садится за рояль. Он поднимает крышку и разминает пальцы. Глаза его опущены.

Мало кто в большом зале видит пианиста. Многие спят. Плачет ребенок. Небритый дядька, сосредоточенно ступая, несет дымящийся стаканчик. Запах кофе и гул кофемашины сбивают с толку. Если закрыть глаза и сосредоточиться только на этом запахе и этом звуке, то можно представить, что ты в кафе. Можно выбрать любой город. Париж. Рим. Где ты был или не был. В любом случае, это воображаемый город.

Диктор объявляет посадку на поезд до Читы. Слышно, как собираются люди.

Надя открывает глаза. Она в зале ожидания на Ярославском вокзале, на втором этаже с огромным панорамным окном над железнодорожными путями и черной далью. Рояль здесь кажется неуместным.

Укрытый в серый чехол, он не привлекал внимания. Но вот высокий мужчина в драповом пальто подошел к нему. Снял пальто, сложил и повесил на спинку стула. Снял подставку с объявлением:

КОНЦЕРТ ЕЖЕДНЕВНО С 15:15 ДО 16:00.

Приподнял чехол.

Наде пора уже идти. До электрички пятнадцать минут, как раз чтобы успеть занять место.

Мужчина начинает играть. Ожидающие своих поездов люди поворачиваются на звук рояля. Вытягивают шеи. Кто-то привстает. Кто-то возвращается с дымящимся стаканчиком к своему месту. Кто-то приближается к роялю. По-прежнему гудит кофейный аппарат. Диктор объявляет о прибытии поезда.

Пианист играет популярные мелодии. Семидесятых и восьмидесятых годов. Советская и зарубежная эстрада. Наверно, в концертном зале его игра показалась бы тусклой, маловразумительной. Но здесь его музыка звучит празднично и ярко. Странно. Он здесь Рихтер. Бог.

Отыгрывает сорок пять минут. Убирает руки с клавиш. Раздается несколько хлопков. Он поднимается, кланяется.

Серый чехол укрывает рояль.

Snezanna:Здорово. Мне очень нравится. А Надя – это вы?

Katerinaa:Я статьи для газетки подписываю: Надя К.

Dimon:Хоть слово правды имеется?

Katerinaa:Всё правда.

Dimon:Я позавидовал вашему пианисту.

Katerinaa:Я тоже.

Dimon:Я, правда, сейчас всем завидую. Такая у меня полоса.

Dimon:Рискну спросить: что вы делали в зале ожидания поездов дальнего следования? Уж не в наши ли края собирались за озеро Байкал?

Katerinaa:Ждала свою электричку. Ту, на которую рассчитывала, отменили, предпочла два часа провести в тепле и более-менее уюте.

Snezanna:Потрясающе. Неужели правда: рояль и музыкант, на вокзале?

Katerinaa:Правда.

Snezanna:Даже не верится. Интересно, кто он.

Katerinaa:Пенсионер-любитель. Бывший железнодорожник. Наверно. Я так думаю.

Dimon:Насколько помню, вы Москву не жалуете. По какой нужде ездили?

Katerinaa:По газеткиным делам моталась.

Dimon:И как Наде К. столица в начале года? В начале времен, можно сказать.

Katerinaa:Нормально. Народу мало.

Dimon:Что вашей мелкой провинциальной газетке понадобилось в Москве?

Katerinaa:Художник-мультипликатор. У него дача в нашем районе, в московской квартире только зиму зимует и по памяти наши провинциальные пейзажи пишет. И не только природу, но и мелкие городские задворки. Какая-нибудь пятиэтажка старая, к примеру, в землю вросла. Двор, белье на веревке. Постельное, нательное – всё наружу. Цветная изнанка жизни.

Dimon:Вам нравится?

Katerinaa:Да. Но говорить с ним тяжело. Всё время кажется, что спрашиваю что-то не то. Что отвечает он чисто из вежливости. Что мог бы что-то гораздо более интересное рассказать, только я нужного вопроса не нахожу. Может быть, вот сейчас сидит и рисует меня по памяти.

Dimon:Надю К.? Катерину?

Katerinaa:Не знаю. Мало ли кого он во мне разглядел. Не рискну предположить.

Dimon:Культурный у вас день был. Художник, пианист. Но это для Нади К. в основном. Для Катерины-то было что-нибудь?

Katerinaa:Пианист ушел, и я рванула на свою электричку. Это уже была вторая после отмены, впритык после первой, первая и увезла весь народ, а здесь я села вольготно, у окна.

Топили жарко, меня разморило. Я не спала, но мне казалось, что сплю. И если проснусь, то исчезнет вагон со всеми его пассажирами и со мной в их числе, и зима за окном исчезнет, долгие перегоны и одинокие платформы, а что явится вместо них, я в своем сне не представляла. И видела всё как-то отрывочно, с провалами. То вдруг человек стоит в проходе и жонглирует какими-то шарами. То вдруг тетка входит вся в снегу и пахнет от нее холодом. А то вдруг вижу: обледенелая платформа, скамейка, на ней лежит серая обмерзлая рукавица и смотрит зеленым глазом. И я медленно соображаю, что рукавица-то, пожалуй, старухина. И вдруг оказываюсь снаружи вагона, на платформе, и вслед за ушедшей электричкой поднимается снежный вихрь.

Вот тут, на этой маленькой платформе, мой сон и кончился. Я осознала, что стою одна, что место безлюдно, что уехала я в сомнамбулическом трансе далеко от моей станции, и когда будет обратная электричка, одному богу известно.

Снежная пыль улеглась, я вынула из ограды промерзшую рукавицу. Очень похожа на старухину. И шерсть серая, и, главное, этот глаз зеленого бархата.

Я достала телефон, позвонила Мите, но он сбросил звонок. Я набрала сообщение: «Нашлась ваша бабушка?»