Юрий Поляков - Три позы Казановы

Когда сознание вернулось, я обнаружил себя в длинном тёмном кинозале: мягкое кресло, стрёкот проектора, храп кинокритика в соседнем ряду. Вообразив, что уснул на конкурсном просмотре, я решил во время предстоящего обсуждения добавить к обычным трём претензиям ещё и четвёртую: чрезмерная цитатность – болезнь режиссёрской молодёжи. Только странное дело: экрана нигде не было: ни впереди, ни сзади, ни сбоку. Лишь увидев стюардессу, по-матерински обходящую задремавших пассажиров, я догадался, что нахожусь в самолёте. Просто мне прежде не доводилось летать на новом, недавно пущенном в серию широкофюзеляжном Ил-86. Отсюда моя забавная ошибка. Я вообразил счастливое лицо жены, примеривающей дублёнку, отхлебнул из початой бутылки безвкусный алкоголь и, успокоенный, уснул.

Когда, шатаясь, я спускался по трапу в Москве, стюардесса догнала меня и с гримасой отвращения сунула большой свёрток, перетянутый шпагатом. Из разорванной в нескольких местах обёрточной бумаги торчали чёрные жёсткие космы. Я почувствовал себя конкистадором, возвращающимся на родину с мотком трофейных индейских скальпов. Таксист неохотно посадил меня в машину, а свёрток, отворачиваясь, кинул в багажник. В машине мне стало хуже, пришлось допить бутылку, которую дал мне в дорогу мудрый Камал.

Утром я проснулся в собственной квартире, на «карантинном» диване. Дело в том, что во хмелю я брыкаюсь, могу громко спорить, скажем, с Лелюшем о философии кадра, но, что самое неприятное, могу обсуждать с какой-нибудь давно отставленной любовницей актуальные аспекты практической чувственности. Чтобы сохранить наш брак, жена и придумала «карантинный» диван. Первое, что я почувствовал, вернувшись к трезвой реальности, – это жуткий запах, исходящий от распростёртой на полу дублёнки.

В комнату вошла Маргарита Ефимовна с окончательным выражением лица, знакомым каждому пьющему мужу. Словами и очень приблизительно это выражение можно изъяснить так: «Ну и какая ещё дура с тобой после всего этого станет жить, а?» Кстати, окончательность выражения совершенно не зависит от степени совершённого спьяну злодейства. Ты мог вчера попросту обозвать жену мороженой курицей, а мог и непоправимо сознаться в том, что у тебя есть вторая семья и трое детей.

– Ну и как тебе дублёнка? – весело спросил я, вспоминая, что же натворил в беспамятстве. – Размер угадал?

– Размер? – Жена горько усмехнулась. – Угада-ал…

– А что не так? – уточнил я с недобрым предчувствием.

– И ты ещё спрашиваешь?

– Спрашиваю…

– Ты разве не чувствуешь запах?

– Выветрится, – успокоил я и вспотел от облегчения.

– Сомневаюсь… Но не это главное.

– А что?

– Кожа совсем не выделана.

– Ты преувеличиваешь! Ты вообще всегда и всем недовольна! – На меня начала накатывать похмельная ярость.

– Возможно, – кивнула Маргарита Ефимовна, подняла дублёнку и поставила её на пол. – Видишь?

– Вижу…

Мой подарок твёрдо стоял на паркете, прихотливо сложившись в странное сооружение, напоминающее вигвам.

– Но и это не всё!

– Что ж ещё?

– Она, она… – прошептала жена, всхлипнув, – она с застёжками на мужскую сторону! – и заплакала.

– Не может быть! – воскликнул я, понимая, что как раз очень даже может, ведь мерил-то я проклятую козлиную шкуру на пьяного Камала.

– Выброшенные деньги, – вздохнула Маргарита Ефимовна.

– Не волнуйся, деньги я верну!

– Ну конечно, так я и поверила…

Но я-то знал, что говорю! Одно время мне пришлось подрабатывать, читая лекции о современном советском синематографе в «Новороссийске». Нет не в городе, а в кинотеатре «Новороссийск». Помните, был такой на Земляном Валу? Я в ту пору водил дружбу с Гришкой Пургачом, перезнакомился с кучей знаменитых актёров, актрис и режиссёров, знал все их тайны. Лекции мои не претендовали на концептуальность. Главное – ответы на вопросы: кто на ком женат, кто с кем развёлся, кто из звёзд пьёт как сапожник, а кто уже завязал или уехал за бугор вроде Савки Крамарова. И вот однажды ко мне подошла миниатюрная брюнетка с лёгким пушком на верхней губе, свидетельствующим о скрытом темпераменте. Непонятно, правда, что несчастные дамы делают с этим темпераментом, когда после сорока пушок превращается в мушкетёрские усы…

– Скажите, а правда, что Баталов женат на циркачке? – спросила она, волнуясь.

– Да, это так, – ответил я с лекторской солидностью. – Она цирковая наездница и цыганка. А зовут её Гитана…

– Гитана! – ахнула брюнетка, сверкнув чёрными глазами.

– А вас как зовут?

– Гуля Игоревна…

– Гуля Игоревна, я заметил, вы не в первый раз на моей лекции…

– Да, я тут работаю, через дорогу, в «комке»… старшим товароведом.

– В комиссионном магазине? Прелестно! – просиял я. – А вы когда-нибудь бывали в Доме кино?

– Никогда.

– Я вас как-нибудь приглашу.

– Вы тоже к нам приходите, если что…

Я стал к ним наведываться – и немного приоделся. Мы подружились, я за ней пытался ухаживать, но увы: Гуля Игоревна оказалась из порядочных женщин, изменяющих мужу только по любви. Как-то раз я повёл её в Дом кино на закрытый показ фильма «Однажды в Америке», причём на мне был роскошный тёмно-синий блейзер, который она же мне по-дружески попридержала. Тогда ведь с импортом непросто было, за привезённой из-за бугра модной шмоткой очередь выстраивалась. Поднимаясь по лестнице, я глянул на себя в огромное зеркало: мне навстречу шёл статный джентльмен с ранней интеллектуальной лысиной и серебристыми висками, как у Николсона. Гуля тоже смотрела на меня в тот вечер особенными глазами. Знаете, для того чтобы в женском сердце вместо тёплого снисхождения вспыхнула страсть, иной раз достаточно мелочи – изящно повязанного галстука, удачной шутки, оригинального подарка, нового пиджака… А то обстоятельство, что блейзер мне отвесила именно она, сработало как пусковой механизм. Я стал почти мужем, заботливо обуваемым и одеваемым.

Во время знаменитого эпизода, когда Лапша в исполнении Де Ниро насилует в такси боготворимую девушку, испуганная товароведка в темноте прижалась ко мне, и я, успокаивая, погладил её колено. По дороге домой она твердила, что «такие неприличные вещи» показывать на экране, а тем более смотреть вообще нельзя! Я проводил её до подъезда, Гуля поблагодарила меня за культурный вечер и смущённо промолвила, что с удовольствием пригласила бы к себе на чай, но там, дома, её ждут сын-школьник и муж-доцент, уверенные, будто она допоздна задержалась в магазине, заканчивая квартальный отчёт.

– Ничего не поделаешь… – вздохнул я, и мы стали любовниками в лифте.

– Врёте, врёте, врёте! – взорвался, не выдержав, автор «Сумерек экстаза».

– Почему? – оторопел Жарынин.