Яна Жемойтелите - Смотри: прилетели ласточки [litres]

Но Косте было известно, сколь ничтожен суд человечий перед судом совести. Ни на минуту не отпускало его горькое раздумье: а что, если наяву являлась ему Катерина той ночью в июле. Тогда загубленный ребенок – его, и он, именно он, – убивец. Ведь стоило только признать дитя… Пепелище бани, которое он так и не удосужился прибрать, усугубляло муку, и всякое новое утро начиналось укором: ты убил, ты.

Обручальные кольца он всегда на веревке носил, на шее. Крест, некогда на них перелитый, как бы на свое место вернулся.

И вот когда минул год с того ночного свидания, решил Костя снова в кузнице заночевать, а вдруг… Что вдруг-то, когда Катерина в огне погибла? Но ведь по всему выходило, что было у нее две души: волчья и человечья. Он убил ее человечью душу – по неразумению своему, хотя… верно, можно было загубить волчью, тогда бы человечья жива осталась. Знать бы наперед, бросить волчью шкуру в огонь. Ан нет, просочилось зло, и теперь… что же с волчьей душой поделалось? Видать, ничего. Так и рыщет по свету Катерина в волчьем обличье, ведь оборотня только серебряная пуля берет. Ну, хоть бы и зверем диким ее повидать, испросить прощения. Да и должно же быть заклятие доброе супротив злого! Только как его теперь сыщешь?

Пораскинув мозгами, решил Костя ни с кем мыслями своими не делиться: довольно наслушался он советов. Не сказавшись никому, даже бабке, засел с вечера в кузнице. На всякий случай ружьишко с собой прихватил – только не на волка, а на человека. Мало ли кто ночами шастает. Да и кражи на комбинате участились.

Огонь теплился в горне, сходил за живую душу, – все было не так одиноко. Птицы угомонились, только ветер в ивах играл, ночь выдалась пасмурной. Не выдержав ожидания, вышел Костя во двор. Бледный диск солнца завис в тучах над озером, и чудилось, будто остановилось время. Вспомнилось Косте, что ночь-то нынче вроде особенная, когда в чаще леса папоротник синим цветом цветет и русалки хороводы водят. Хотя какие теперь русалки. Присел Костя во дворе на бочку и прислушался к ночи. На поверку-то она вышла не безмолвна, а насыщена разными тайными звуками, помимо шелеста ветра. Поди знай, кто это стучит, щелкает, цокает в кустах. Даже немного жутко сделалось.

Принялся он разговаривать вслух, чтобы ночную жуть прогнать:

– Катерина, явилась бы мне, че ли. Я-то до сих пор живой, а ты? Хорошо тебе волком бегать? Вот, батюшка говорит, не видать тебе прощения за великий грех. Так разве люди меньше волков грешны? Или волки происходят от Сатаны, а люди от Бога? Я темный человек, я не знаю! – горькое его отчаяние вылилось в крик, который неожиданно отозвался… эхом?

Костя подскочил и весь перетек в слух. И вдруг тихий протяжный стон коснулся слуха его. Так плачет истерзанная душа, потерявшая всякую надежду.

– Кто там? Кто это?

Стон повторился, и Косте стало теперь понятно, что не находит душа Катерины себе приюта, мыкается по ветру, как сухой листок, гонимая отовсюду. И прочувствовав это, Костя заплакал.

Бросившись в кузницу, сорвал он с веревки обручальные кольца, каковые последнее время на шее вместо креста носил, положил их в тигель и сунул в огонь на переплавку. Скоро пошла работа, отлил он серебряную пулю из двух колец – единственного своего богатства. Утро не успело просветлеть, как вышел он с ружьем наготове и вот – встал, обратившись лицом к темному лесу. А что дальше делать? Пробовал прочесть «Отче наш», да понял, что не знает даже этой молитвы, и тогда решил он сказать от себя:

– Господи, я человек неученый, правильно говорить не умею… Дак ты дай мне знак, или там… ну… укажи, как мне Катеринину душу из лап Сатаны вырвать. Разве по справедливости она мучается, а я, убийца ее, живу?! Может, ты уже не любишь ее, зато я люблю ее вместо тебя. А если совершила она страшный грех, такой, что за него не бывает прощения, пускай лучше я буду вечно в огне гореть. Я огня не боюсь, он мне что батька родной. И пускай я никогда не найду покоя, только успокой ты ее душу и дай ей, горемыке, приют…

Иных слов Костя не сыскал. Воцарилась в ответ ему тишина. Все обмерло кругом, но вдруг тихий ветер легко коснулся его волос, как робкое дыхание ангела. Тогда Костя постиг, что приняты слова его, сказанные от сердца.

И вот серая тень выросла меж сосен и остановилась недалече, поджидая. Костя робко приблизился, но даже сквозь утреннюю хмарь он признал Катерину в облике молодой волчицы, которая смотрела кротко, склонив голову к земле.

Костя взвел курок, целясь волчице в сердце.

Выстрел прорвал утро, черные птицы осколками брызнули в небо. Тело волчицы рухнуло оземь, и в эту минуту визг и вой разнесся по округе – стая бесов кинулась птицам вослед врассыпную, покидая облюбованную плоть.

Мертвую волчицу Костя отволок в кузницу, дабы бросить в огонь, потому что нельзя предавать оборотня земле. Все это время он чувствовал так, как будто бы выполнял обычную работу любви. Глаза его оставались сухими, и нутро больше не терзала тоска. Но стоило пламени охватить жарким объятием волчье тело, в груди у него мигом все умерло, будто жестокий огонь выел саму середку, и сердце едва трепыхалось на пепелище.

Тогда Костя испросил ту, которую продолжал любить и в зверином обличье:

– Катерина, теперь, когда дважды ты умерла, – простишь ли меня, живого?