Елена Колина - Профессорская дочка

– Привет, Гинзбург! – выкрикнула Надька. Надька всегда кричит, с первого класса, ей за это даже ставили двойки. – А я мимо проезжала! Вдруг ты дома! А ты дома! Здорово! Кофе! Мымрик, ты помнишь, что я тебе говорила?! По телефону! Неделю назад!

Можно ли быстренько сказать, что меня нет дома? Если я уже открыла ей дверь? И она уже кричит?..

– Конечно, помню, помню, конечно, – забормотала я и бросилась на кухню.

Я металась по кухне, прятала еду в разные места. Хлеб в шкаф, печенье на подоконник за занавеску…

– Не говорите ей, что у меня есть печенье! И что хлеб, не говорите, – прошептала я Вадиму.

Он смотрел с осуждением, наверное, думал: «Ну, печенье-то понятно, жалко, но уж кусочек хлеба могла бы подруге дать…»

Но лучше пусть чужой человек считает, что я сумасшедшая жадина, прячущая от гостей еду, чем моя подруга Надька меня убьет.

Так, отлично, теперь только засуну цепочку с крестом под рубашку, а сверху оставлю магендавид. Надька привезла мне магендавид из Иерусалима.

Дело в том, что русская красавица Надька Васильева – иудей. Не по крови, а по мужу. Она вышла замуж за Мишку Когана, тоже нашего одноклассника. Надька любила его с первого класса! И теперь Мишка Коган с Надькой занимают какой-то важный пост в синагоге. Надька всегда говорит «мы, евреи» и не ест пиццу, потому что туда может прокрасться свинина.

По правилам на этой неделе в доме не должно быть ничего квасного – ни кусочка булочки, ни крошки печенья, ни даже хлеба. Если Надька увидит хлеб и печенье, получится неловко – она же специально звонила, беспокоилась, чтобы я была хорошим евреем. Каждый год Надька приносит мне мацу.

Надька оглядела кухню и удовлетворенно сказала: «Молодец! Все чисто!»

…Аза занавеску не заглянула! И печенье не нашла!

– Ну, Гинзбург, рассказывай, как живешь? – спросила Надька и накричала, как себя чувствует Мишка и что сейчас мы с ней будем праздновать первый седер.

Надька вытащила из сумки записную книжку.

– Первый седер Песаха, Гинзбург. Русские называют это «еврейская Пасха», – объяснила Надька и подсунула мне листочек. – Читай вслух. Ты, Мымр, должна задать мне четыре вопроса.

– Ма ништана алайла азэ ми коль алейлот? – прочитала я.

– Чем эта ночь отличается от всех прочих? – прошептала Надька. – Это я перевела с иврита.

Я задала Надьке четыре вопроса на иврите, хорошо, что они были написаны русскими буквами.

Еще я макала крутое яйцо в соленую воду и по Надькиному знаку клала в рот щепотку натертого хрена с горчицей. Вареное яйцо и хрен с горчицей у Надьки были с собой.

Я люблю Надьку, она мой одноклассник.

И вдруг опять звонок.

– Опять кто-то без звонка явился, – отметил Вадим. – Мимо проезжал, по Фонтанке все ездят.

А, вот это кто. Фридка Гольдман.

– Привет, Суворова! – прошелестела Фридка. Фридка Гольдман всегда шепчет себе под нос, с первого класса, ей за это даже ставили двойки, как будто она не знает предмета. – А я мимо проезжала, думала, вдруг ты дома, а ты как раз дома. Христос воскрес, Суворова.

– Воистину воскрес, – ответила я, на всякий случай шепотом, чтобы Надька не услышала и не обиделась на меня, что Христос воскрес.

Фридка Гольдман очень хорошенькая, черненькая и курчавая, как… как я. Она очень давно приняла православие, много раньше, чем это стало модно. Фридка – настоящая верующая, и у нее в каждом монастыре есть какая-то специальная икона, к которой она ездит, например в Тихвинском монастыре икона Тихвинской Божьей Матери, и так далее. На Пасху она всегда приносит мне кулич и хорошенькие темно-красные яйца. Яйца красит тряпочками, я тоже красила, у меня не очень хорошо получилось. Фридка привезла мне крестик из церкви Покрова на Нерли.

Вообще я испытываю тягу к религии… к религиям. Очень люблю представлять, как еду в санях по морозу к заутрене. Или как во время мессы передаю любовную записку Арамису в носовом платке… ах да, тогда я была бы католиком – тоже очень красиво… Или как я хожу вокруг деда в талосе, читающего Тору, – интересно, можно ли женщинам изучать Тору? Думаю, можно, потому что уже где-то есть женщина-раввин. А женщин – православных священников нет. Или есть? Спрошу у Фридки.

Фридка пошуршала в прихожей, вошла на кухню и поставила на стол кулич. Положила крашеные яйца. Поцеловала Надьку.

– Христос воскресе, Мымрик, – прошептала Фридка.

– Ага, – еле прошептала я. Не знала, что мне делать, – Надька же первая пришла… Надьку легко обидеть.

– Христос воскресе, Суворова, – с героическим видом первой христианки сказала Фридка.

– Воистину воскресе, – прошептала я тоже с видом первой христианки. Фридку легко обидеть.

Надька метнула на меня зверский взгляд.

– Суворова, ешь кулич, – приказала Фридка.

Я потянулась за куличом.

– Гинзбург, не трогай кулич! – закричала Надька, и я отдернула руку. – Мымру нельзя кулич!

– Можно, – ангельским голосом прошептала Фридка, – Мымру можно кулич.

– Нельзя! – кричала Надька. – Нельзя! Мымру ничего мучного нельзя!

– По-твоему, Васильева, маца не из муки? – едким шепотом осведомилась Фридка.

Я решила, пора мне вмешаться, тем более очень хотелось кулича.

– Девочки, не ссорьтесь. Папа говорит, что у евреев с русскими одни праздники и одна водка. Что нормальные люди не имеют обостренного национального чувства.

– Марк Давидович склонялся к православию, – прошелестела Фридка. – Он мне сам говорил, что христианство – великая религия…

– Ага-ага, а в старости нацепил на себя ермолку. – Надька показала пальцем на папин автопортрет у окна. – Значит, Марк Давидович считал себя евреем! Марк Давидович подсознательно выразил, что он еврей, иудей, вот он кто!

– Марк Давидович все выражал сознательно, – обиделась Фридка. – Он был по-настоящему православный человек! Просто он был православный в ермолке.

– Девочки, не ссорьтесь, – сказал Вадим. Всю склоку он молча сидел в углу и улыбался, как будто он на этой кухне фарфоровый кот. – Вот автопортрет, вот ермолка, вот… этот, как его… талмуд. Изобразил себя с такой иронией, что мурашки бегут по коже, – как же он жил с таким отношением к себе?.. Неплохой, наверное, был старик, если вы так о нем говорите, будто он и не умер.

Я открыла рот, но не успела ничего сказать, как Надька и Фридка хором прошептали:

– Неплохой?! Старик?!

– Маша, простите, – быстро сказал Вадим, – я просто неудачно выразился.

Я всегда краснею и смотрю в сторону, когда человек извиняется.

– А можно я тоже буду иногда называть Вас Мымрик?

– Ну… Вы же не станете обращаться к человеку «Мымрик, Вы», – сказала я.

Если бы он не назвал папу «неплохой старик», я бы ему разрешила, а так – нет, ни за что.

Девочки пили кофе и обсуждали, как возросло религиозное чувство и национальное самосознание населения.