Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

И я подумал: «А что, если все мы, безумные евреи, дети этого страшного века, все еще играем в карты?»

И обрадовался.

И возгордился: значит, что-то есть еще впереди.

2

– Ребе, я так и не поняла: надо ли переходить при встрече с черной кошкой на другую сторону улицы или достаточно трижды плюнуть через левое плечо?

Это мой народ.

Всякий раз эти двое встречаются на улице, и начинается соревнование:

– Чтоб твои мозги превратились в воду, так чтоб летом они кипели, а зимой замерзли!

– Чтоб ты была благословенна, как шабатные свечи: сверху горела, а снизу таяла! Чтоб твои дочери были знамениты настолько, чтоб в любом полицейском околотке их знали в лицо!

– Чтоб ты заслужил место у восточной стены – в камере на вашей Лубянке! Чтоб у тебя были ноги, крепкие, как дерево… И чтоб ты их мог взять под мышку… Чтоб тебе поставили памятник. Но на другой день чтобы произошла революция…

– Все, все, женщина, ты выиграла…

Но женщина не останавливается:

– Чтоб ты имел прехорошенькую жену – и ни малюсенькой штуки! Уф… Как поживаете, ребе?..

Это мой народ.

Сварливая мачеха Шолом-Алейхема, по его словам, источала проклятия и ругательства ежеминутно. Великий писатель расположил их в алфавитном порядке, издал в виде брошюры, и она не только принесла ему первый гонорар (розданный друзьям), но и стала своеобразным пособием, которое многим людям помогло пройти жизнь без автомата «Узи» и автомата Калашникова.

Года через два после репатриации я снова посетил родные места, став участником фестиваля израильской культуры на Украине и в Молдавии. Я ходил по Крещатику в Киеве, Дерибасовской в Одессе, Сумской в Харькове, Кобылянской в Черновцах, бывшей Ленина в Кишиневе… Я смотрел на людей, старых товарищей, просто знакомых… Мне казалось: я приехал в третьеразрядные бедные страны. И люди бедные, жалко улыбаясь, твердили заученное с детства: «Бедность – не порок». И это было единственное положительное, что они могли сказать про бедность… Господи, как я страдал за них! И все это сделала перестройка?

И евреев мало. Говорят, все уже бросили эту профессию…

В Израиле – за чертой бедности тоже достаточно многолюдно, быть может, даже столпотворение. Но мой одинокий сосед, живущий на пособие по старости, на вопрос «Как живешь?» настойчиво отвечает:

– Для еврея – хорошо…

Мой народ.

Моя страна – Эрец-Исраэль.

Мой город – Ашкелон.

«Марокканцы» и «йемениты», «эфиопы» и «курды», «грузины», выходцы из Ирана, Ирака, Бухары. И кругом «русские», «русские»», «русские» со своим специфическим пониманием жизни.

– А! Оле-хадаш – новый репатриант! Вам уже все показали в Израиле?

– Не беспокойтесь, больше, чем достаточно…

– И как наши кибуцы?

– Замечательно.

– А новые районы в Ашдоде или Ашкелоне?

– Очень хороши.

– А тель-авивская автобусная станция – самая большая в мире?

– Грандиозно!

– А общее впечатление об Израиле – какое?

– Ужасное!

Или:

– Вы где работаете?

– Нигде.

– А что делаете?

– Ничего.

– Послушайте, это отличное занятие!

– А конкуренция какая!

– Но президент страны уже видит в вашей жизни сдвиги, – говорит мэр города, явно не лишённый чувства юмора.

– Смею не поверить… В жизни новых репатриантов первыми видят сдвиги психиатры. А вообще-то, про нас лучше всего сказал один мужик из Одессы: «А все-таки они вертятся!»

5571 год. Канун Судного дня. Вот уже почти двадцать лет в этот день мы с женой и друзьями ходим в синагогу выходцев из Румынии (от Румынии до родных Черновцов – рукой подать!). Рядом в исступленной молитве раскачивается старый еврей. И еще, еще один…

Неужели все мы из одного корня, из одного детства, из одного прошлого, унесенного на тысячи лет назад?

Иду по приморскому городу, а кажется – шествую по миру.

Думаю об этом и начинаю серьезно подозревать, что будущее человечества в большей степени зависит от того, что произойдет в ближайшее время на этом квадратном километре.

Пусть простят меня пирамиды Египта, музеи Берлина, мраморные надгробия старой Праги, бульвары Парижа, парки Лондона, небоскребы Нью-Йорка – я любовался ими, но сердце мое билось спокойно, а если и учащалось его биение, то не настолько, чтобы пересыхало во рту и кружилась голова.

Отчего же всякий раз, стоит мне возвратиться в мой город, сердце раскачивается в груди так, что больно ребрам и голова кружится, будто я болен или пьян?

Неужели на моих глазах рождающийся город Ашкелон с четырехтысячелетней историей прекраснее красавицы Праги или Москвы, загадочнее Веймара или любимого мной Дубровника? Дубровник – удивительный город на берегу Адриатического моря, где дома и улицы напоминают ущелья и скалы, гранитные утесы с множеством уступов и площадок. Входы в дом похожи на входы в пещеры, вырубленные в скале. Весь город окружен стеной, как древний Ашкелон…

Дубровник, говорят, сильно разрушен в ходе братоубийственных войн в Югославии. Именно там мне вдруг показалось, что бойницы стерегут бойцы имама, как считал поэт Расул Гамзатов – неподкупные…

Позволю усомниться…

В Черновцах – городе моего детства, моей юности, моей зрелости я видел, как новая пьеса играется в старых декорациях. Люди, хлынувшие из окрестных сел в оставленные евреями дома, словно боялись всей этой готики, базилик, этого мавританского стиля, бог знает каким ветром занесенного на окраины Украины.

Я ходил по улицам детства и не встречался с самим собой, не встречался со своими веснами, дождями, цветами, опадающими осенними листьями. Мне казалось, попади я туда вновь, бесконечно буду бродить и бродить. И вдруг желание бродить притупилось…

Но вот уже в сотый раз под палящим солнцем я иду в древний город, останавливаюсь у самого обрыва, у развалин церкви, построенной во времена императора Константина. Давно остывшая, холодная зола. И я склоняю голову, тоже припорошенную холодной белой золой…

Здесь стояли грозные египетские фараоны. Безжалостные ассирийские цари. Вавилонский Навуходоносор, который не расставался с коротким ножом – он приносил ему удачу.

Мертвые мужчины и женщины видели то, что грезилось и мне – клинок, стрелу, вошедшую в тело, и тело – простертое под небом. Но оказывается, все мы видели завершение совсем другой, куда более давней истории: Каин убивал Авеля…

Новое в городе я вижу своими глазами. О старом слушаю и думаю, и думы мои – как разноцветные нитки, обвивающие большое веретено. Я мысленно представляю тот многоцветный ковер, который можно соткать из этих ниток.

Александр Македонский. Персидский царь Кир. Едва ли не самое древнее в мире (VI–V века до н. э.) кладбище собак, которых в персидский период хоронили в соответствии с религией Зороастра.