Мурадис Салимханов - Первый снег

Задержание и обыск дома не заставили себя ждать, после того, как омоновцы, переломав дома всю мебель и выпотрошив матрацы, подушки, шкафы, даже мешки с мукой и зерном, забрали её в город к следователю. То, что она рассказала, не представляло никакого интереса, но просто отпускать её тоже не хотели и на всякий случай, поставив на профилактический учет, её три дня продержали в ближайшем отделении милиции, а затем отпустили.

Оказавшись без денег на автовокзале и не зная, кого бы просить подвезти ее, она так и переночевала на автостанции, когда на следующий день одна из женщин случайно узнала в ней родственницу Гусейна и предложила поехать вместе. Нельзя сказать, что дядя Гусейн и его жена встретили Айшу с радостью, они были задавлены какими-то своими проблемами и не ожидали увидеть её. Хмуро поприветствовав, они пригласили сесть за стол, спросили о здоровье родителей и, посетовав на трудные времена, спросили Айшу о её первом муже Амире. «Погиб, – коротко сказала она, – впрочем, как и те пять или шесть мужей, я уже и не помню, что были после него». Увидев удивленные глаза Гусейна, Айша спросила его: «А разве вы не знали, куда меня выдаете? Если на свете и есть ад, то я прошла его, и я боюсь вам рассказать, что со мной было за эти три года, боюсь, вы не поверите, и сегодня я пришла туда, откуда все началось, в надежде исправить все. Что мне делать?» – плакала она.

На третий день дядя Гусейн познакомил её с односельчанином, пригласив его к себе в дом. Это был молодой парень, у которого недавно при родах умерла жена и, показав на Айшу, представил её как свою племянницу, также недавно оказавшуюся вдовой. Так Айша познакомилась со своим последним мужем – Анваром. Приехали вскоре ее родители и, сыграв через неделю свадьбу, молодые стали жить в доме у родителей Анвара. Тот оказался совсем неплохим малым, заботился о жене, иногда баловал её подарками и даже обещал свозить куда-нибудь в путешествие, если она родит ему сына. И она, наконец обретя семью, покой, страстно желала отплатить за это, с утра до вечери носясь по дому, подметая, моя, готовя еду на всю семью, да так, что свекровь нарадоваться на неё не могла. Правда, Айша временами горевала, что раз ей при семи её мужьях и десятке случайных связей не довелось забеременеть, то тут вообще надежд никаких. Так прошло около года, когда её супруг вдруг пропал на целых две недели, а когда вернулся, сообщил, что больше не может оставаться в селе, так как его могут арестовать, и с недоумением смотрел на жену, забившуюся в истерическом плаче, он не ожидал, что он настолько дорог ей, и что она так воспримет его сообщение, хотя она плакала вовсе не по нему, а по себе, по своей судьбе и своим так и не сбывшимся мечтам. Но, взяв себя в руки, и понимая, что исправить ничего уже не в силах, она спросила его, как быть ей. «Будь здесь, – ответил он, – место, где я буду прятаться, недалеко. Будем видеться», – нежно сказал он и обнял жену. «А почему ты не можешь просто пойти и сдаться? – спрашивала она, – ведь не убьют тебя, ты же никого не убил, не зарезал, зачем ты губишь нас?» – причитала она. «Не могу я так, пойти и сдаться, не по-мужски это. Если суждено случится чему-то, значит так оно и будет! Успокойся! Ты сможешь навещать меня, будем видеться, а потом, глядишь, когда все успокоится, о нас и не вспомнят».

– Хорошо, – отвечала она, и, смирившись с новой неудачей судьбы, она с тех пор наведывалась к нему в землянку, где прятался Анвар и еще двое каких-то ребят.

Как-то летом, после того, как она принесла им свежую еду и чистую одежду, Анвар пошел провожать её, и по дороге, когда они присели отдохнуть, как-то спонтанно их потянуло друг к другу, и уже после этого через несколько недель она почувствовала головокружение и тошноту и, боясь своего счастья, никому не рассказывала. Призналась она свекрови, будучи уже на третьем месяце, и, когда уже подходило время рожать, Анвар сам вызвался её проводить до родильного дома. И вот они едут вместе в город. Наконец она успокоилась и, сжав руку супруга, заснула тревожным, чутким сном. Они проснулись одновременно, когда машину начало трясти на «лежачих полицейских» перед постом дорожно-патрульной службы при въезде в город, автоматчик в бронежилете с жезлом в руках и стоявший за ним бронетранспортер не оставляли сомнений в том, что они наконец добрались до цели, у обоих сжалось сердце, когда автобус проезжал рядом с полицейским, но водитель только немного замедлил скорость перед постом и, дав газу, вклинился в поток транспорта.

– Так, – крикнул он пассажирам, – скоро автостанция, кто выходит до новой автостанции, прошу заранее предупреждать.

Выехавшая на их поимку группа быстрого реагирования не успела к месту, указанному оператором дрона, так как, пока от военных пришла информация, пока ее передавали и снаряжали людей для поимки, упустили время, на пустом перекрёстке и в примыкавшем к нему лесу, который они прочесали, никого не было. Собака, было, взяла след, но кроме грязной салфетки ничего не нашла. Эксперт-криминалист, приехавший с ними, пытался залить гипсовой смесью отпечаток обуви, но почва здесь была очень рыхлая, след нечеткий, и вскоре он оставил эту затею. У группы, занимавшейся непосредственно блиндажом, дела шли лучше: забросав гранатами схрон и постреляв для страховки в открытый лаз, военные обнаружили два трупа, один из которых удалось идентифицировать – это был разыскивавшийся за разбой в другом районе уголовник, какого-то оружия, представлявшего интерес, либо документов обнаружено не было. Составив рапорты и протоколы осмотра места происшествия, следователи удалились, однако требовалось найти тех двоих, кто все же просочился в город, и на всякий случай разослали ориентировки, хотя понимали, что толку от них почти никакого.

Он нерешительно пошарил рукой возле счётчика, боясь, что ненароком заденет оголенный провод и его ударит током; пальцы нащупали какой-то металлический предмет, напоминавший ключ. Достав его, учитель сдул пыль и удивленно осмотрел находку; стальной ключ имел форму куска перфокарты и меньше всего напоминал то, что человек всю жизнь привык называть ключами. Немного постояв в раздумье, учитель вставил его в прорезь в двери и повернул ручку. Тяжелая металлическая дверь легко открылась. Войдя, он нащупал слева от косяка выключатель и зажег свет. Он стоял в коридоре, освещенном ярким плафоном, и удивленно осмотрел коридор. Пыль толстим слоем лежала везде: на шкафах, полу и даже на самом плафоне, напоминая черную корону какого-нибудь средневекового царька, которому не хватило золота. Он не спеша пошел в сторону двери, через стекло которой пробивался дневной свет, и оказался на кухне. «Довольно просторная, – подумал он, – наверное, хозяин что-то снес и добавил к кухне, так как в обычных панельных домах не бывает таких больших кухонь». Затем он снова вышел в коридор, открыл одну из глухих дверей и вошел в комнату. Окно было наглухо закрыто жалюзи, и он пошире открыл дверь, чтобы свет из коридора осветил комнату. Это была детская, повсюду на полу, на кровати и даже на детском шкафу лежали не распакованные мягкие игрушки, закутанные в целлофан, пластиковые жирафы и слоники, глядевшие на учителя зеленовато-нефритовыми глазами, кони и куклы, машинки и медвежата, пластиковые замки и железная дорога и всюду пыль, толстым ковром покрывшая все это. Он повернулся, чтобы включить свет, когда увидел на стене в рамках снимки, сомнений не было – это были снимки ультразвуковой диагностики плода разного возраста. «12 недель, 16 недель, 22 недели», – прочитал он на снимках. Он не мог понять, для чего это. Почему майор собирал эти игрушки и эти фотографии эмбрионов? И вдруг он понял все. Он еще раз прошёлся по комнатам, оглядывая игрушки, осматривая другие снимки, вставленные в рамки во всю стену, оставляя следы на пыльном полу, и, остановившись перед детской кроватью, машинально взял в руки маленького клоуна с колокольчиками на красных помпонах и встряхнул его, желая очистить от пыли; тут из игрушки раздался хриплый хохот, перемежавшийся с какой-то музыкой, и учитель от неожиданности уронил его. Оставив игрушку-клоуна сидеть на полу, веселя молчаливых свидетелей, осуждающе взиравших на клоуна с полок, с кровати и со шкафов, он стряхнул пыль со своей одежды, выключил свет и вышел в подъезд, захлопнув за собой дверь. Учитель молча прошел квартал и, остановившись, сказал самому себе, пытаясь, видимо, убедить в чем-то: «Ну все равно, это же не повод, я понимаю, что тяжело, и почему я и другие?» И пошел дальше.