Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Приехали. Операционная совершенно пустынна, окно такое же голое, как я. С меня сняли простыню, и я перелегла на холодный операционный стол. Под спиной оказалась какая-то еще более холодная квадратная штучка, которую мне захотелось убрать, но оказалось, что так надо. Я расползаюсь по столу, и меня накрывают другой простыней — серовато-желтой и мятой, типа жеваная ткань, когда-то было модно. Лежу. Десять утра. Пришла операционная сестра.

— Вас как зовут?

— Акс… (Хотя, в целом, я уже не уверена, что меня так зовут, голое существо имени не имеет). Я — Сегодняшняя Вена.

— А меня Ира. Клади ручку сюда.

— Что это?

— Рукав, специально придумали.

Если на операционном столе не лежать, то можно вполне самому догадаться, как он устроен и что за штуки прикреплены к нему справа и слева.

— У вас очень холодно.

— Да, в операционной всегда так, так положено, придется потерпеть. Поработай ручкой.

Я сжимаю и разжимаю пальцы, чувствую, какие они холодные и как медленно двигаются. Ира ставит катетер прямо на внутренний сгиб локтя.

— А это что?

— Это капельница.

Вижу, что капельница, я хотела спросить, что там внутри, но забыла, как это сделать.

Трясет от холода, простыня прыгает, изображая желтое море.

— А вдруг я буду кашлять?

— Ну и кашляйте. Я все хорошо закрепила, не вылетит. А почему вы вдруг будете кашлять?

— Ну не знаю, а вдруг.

— Да кашляйте, вы ведь живой человек.

— Хорошая шутка.

— Я не шучу, вы пока живая, все признаки, — Ира вдруг начинает кашлять.

Мы смеемся и переходим на «ты».

— Да ну тебя.

— Я вообще тихо буду лежать. Я тут стесняюсь. Я не одета.

— Да ты что? Тогда я за тебя кашлять и…

Откуда-то сбоку появляется незнакомый доктор и спрашивает:

— А что у нас больная так трясется? От страха?

— От холода, — с каким-то презрением говорит Ира. И я ей за это благодарна. Мне не страшно вовсе, хотя, может, это и ненормально. Я не больная. Мне немного голо и очень холодно. И это все.

— А вы, доктор, разденьтесь, — неожиданно предлагаю я и подмигиваю Ире.

— Если не боитесь, — смеется Ира.

Боковой доктор не ответил — он исчез. Раз — и испарился.

Из-под плеча выплыло Зеленое Облако — анестезиолог. Просит сесть и прогнуть поясницу — это такое у него желание с утра. Исполнять? Какое там — поясница ледяная, точнее, поясница улетела, теперь ее не поймать. Облако говорит:

— Не опускать плечи. Прижать подбородок к шее. Сидеть прямо. Прогнуть улетевшую поясницу.

Я, как червячок, пытаюсь что-то изобразить и еще стесняюсь, ловя улетающее желтое море. Зеленое Облако неожиданно улетучилось, я расслабляюсь и смотрю в окно — там дымная осенняя Москва, район Соколиной горы, большие серые дома, ожидающие зимы деревья, голые ветки, по которым прыгает моя улетевшая поясница. — Так, — Облако вернулось, повторяет свои задания и к ним прибавляет «наклониться вперед».

Я пытаюсь сделать: кручу головой в разные стороны, потом поддаюсь холоду. Просто ужасно, я вижу, как синеют торчащие из моря ноги. А поясница чирикает за окном.

— Прогни поясницу.

Глядя на заоконную поясницу, я что-то прогибаю, раз просят, но что — точно сказать невозможно.

— Это все? Ты чего? Прогибай поясницу!

— Я не могу, очень холодно. Ничего не чувствую, можно меня еще накрыть простыней?

— Не, это нельзя, не положено.

— А вернуть поясницу с веток?

— Ну, я не волшебник.

— Облако.

— Что?

— Зеленое.

Ира кивает: «Похож».

Облако молчит, прогибает вместо меня поясницу (а окно закрыто), про голову и все остальное я уже не помню, ничего не делаю, смотрю в окно и не понимаю: холодные у него руки или нет? Как такое может быть? Меня что-то клюет в спину.

— Ну что, больно?

— Нет.

— Ну вот видишь, я же обещал. Ложись. Сейчас почувствуешь тепло, мурашки, пощипывание.

— Тепло. Ура!

— О!

— А мурашек нет. А где же мурашки?

— Ну, нету, — говорит он весело.

Мне обидно. Это ведь мои мурашки — а нету: ни мурашек, ни исполнения желаний. Обман.

И, наконец, вторая половина бывшей меня исчезает, очень тепло и не трясет внизу, а сверху желтое море волнуется на все три счета. На левую руку надевают манжету, которая будет все время измерять давление, и просят ее не бояться, потому что манжета сама по себе сжимает руку. Волшебство.

— А это что у тебя? — Ира показывает на синяки под грудью. — Кардиограмму так сняли?

— Да. Сегодня утром.

— Ничего себе!

Ставит новую капельницу. Вспоминая свою первую кошку, которой делали наркоз перед стерилизацией, я из любопытства шевелю пальцами ног. Они поддаются, еще секунду, еще-еще — у кошки вздрагивали уши, когда я к ним прикасалась.

Потом появляется Боковой доктор и поднимает простыню. Я ничего не чувствую, смотрю на часы справа, в потолок, по сторонам, голова болтается. Почти упираясь в окно, торчат мои ноги, а может, не мои. Я уже не знаю, мои ли это ноги, они не разговаривают больше со мной, зато хотя бы не улетели.

— Ну что, давай попробуй подвинуть ногу. Получается? — довольно спрашивает Зеленое Облако.

— Нет.

— Все, наркоз действует.

Вдалеке у окна я вдруг вижу еще одно медсестринское существо, которое раскрывает инструменты, но она так далека и неправдоподобна, что кажется мне фантомом, нечаянно выдуманным по ходу происходящего. У нее нет ни лица, ни имени, только танцующие над блестящими штучками руки.

Боковой доктор, придумавший себе, что я боюсь, двигает мою ногу. Я удивляюсь. Он двигает, а я нет. Привстаю посмотреть.

— Мы вам ставим мочевой катетер, — долетает ко мне из-под маски.

Может, и ставят, откуда мне знать? Там же теперь вообще ничего нет. Меня нет. И вообще я не знаю, о чем он: кто такой мочевой катетер — мне не понятно. Мне понятно, что Боковой доктор объясняет, что он делает. Хорошо бы не увлекся… Может быть, этот катер что-то страшное — я не хочу знать.

Ставят специальную рамку над животом, и я совсем теряю свои ноги, их уже и не видно.

Приходит Л. А. и прячется за рамку. За маску. Мне видны брови и смешной колпачок. Он отворачивается и надевает перчатки. Неожиданно все жалуются на перчатки, я тоже хочу на что-нибудь пожаловаться, но не могу придумать. Собственно, на что может жаловаться голая половина?

Без пяти одиннадцать.

— Подними голову, — говорит Зеленое Облако.

Он тоже, как фантом, появляется ниоткуда и исчезает. Я подозреваю, что и его я могла выдумать.

Поднимаю, там появляется белая загогулина, и голове удобно.

— Так лучше?

— Да, спасибо.

— На здоровье.

До операции еще несколько часов. Мне сделали какой-то укол. Во рту мгновенно пересохло. Я не знаю, что с этим делать. Я играю, язык к небу прилип, отлепляю. Выхожу в коридор, где бродят в дурацких разноцветных пижамах и халатах дети. Только одна девочка, совсем маленькая, хорошо одета — не по-больничному. Она не говорит по-русски и все время плачет: «Папа, папа».