Джеймс Фрей - Миллион мелких осколков

Раунд раскачивается медленно, но секунд через тридцать, когда боксеры стоят в центре ринга, более тяжелый выбрасывает вперед правую руку и попадает прямо в нос противнику. Нос сломан, кровь ручьем, более легкий падает на колени, а потом лицом на ковер.

Зал взрывается. Большинство кричит – вставай, вставай, несколько человек поднимают вверх ладонь и говорят – все кончено. На счет восемь поверженный подымается на ноги. Рефери спрашивает, готов ли он продолжать, и тот, с залитым кровью лицом, отвечает ртом, полным крови, – да. Тогда рефери отходит в сторону, более тяжелый боксер выходит вперед и зафигачивает правой еще один идеальный удар противнику в нос. Тот летит назад, через веревки ограждения. Его глаза закрыты, он не шевелится. Бой окончен.

Все орут, ругаются, швыряют пустые бутылки из-под содовой в телевизор, кричат – вставай. Посреди этого бедлама я различаю один голос – это Матти кричит – сукин сын, сукин сын, сукин сын. Он смотрит на экран с полным недоумением, просто смотрит и кричит – сукин сын, сукин сын, сукин сын. Леонард встает, кладет руку ему на плечо и говорит – это же просто матч, он не имеет большого значения, и Матти прекращает кричать и говорит – я понимаю, но когда парень, за которого я болею, проигрывает на хер, это же до хера как обидно. Леонард говорит, что ему знакомо это чувство, и обнимает Матти. Матти еще разок обращается к телевизору – пошел ты на хер, и Леонард приступает к раздаче выигрышей. Сам он почти все деньги поставил на более тяжелого, но в знак доброй воли отказывается от всех ставок, которые выиграл, и оплачивает все ставки, которые проиграл.

Я допоздна разговариваю с Матти, Тедом, Леонардом и другими, люди подходят и уходят. Мы обсуждаем бой, даем высказаться Матти, который говорит больше всех. О своем намерении покончить с нецензурной бранью он напрочь забыл. Мы едим яблочный пирог и мороженое, курим сигареты, пьем кофе. Смотрим в новостях репортажи о матче, переживаем его снова и снова. Никто не уходит спать. Два часа ночи, а в отделении полно народу. Завтра мы вернемся к реальности. А пока все бодрствуют, потому что не хотят, чтобы эта ночь кончалась.

Около четырех часов утра я встаю с дивана и иду к себе в палату. Открываю дверь, внутри темно и тихо, Майлз спит. Я забираюсь в постель, кладу голову на подушку и думаю о Лилли. Представляю, как она спит сейчас в терапевтическом отделении, думаю, как она близко и в то же время далеко, как далеко. Она в терапевтическом отделении, она рядом, но в то же время будто на другом конце Вселенной. Я скучаю по ней. Я скучаю по ней.

Сегодняшний вечер был одним из лучших в моей жизни. Еда, друзья, матч. То, что мне нравится, вместе с людьми, которые мне нравятся. Это было почти идеально.

Почти.

Я скучаю по Лилли.

Я скучаю по Лилли.

Я скучаю по Лилли.

Просыпаюсь.

Не помню, как я заснул, как спал. Снов не видел. Вообще никаких.

Вылезаю из постели. В окно светит солнце. Ярко светит. Не помню в последнее время такого яркого солнца.

Иду в ванную, принимаю душ, чищу зубы и бреюсь. Зеркала избегаю. Стараюсь не смотреть на себя и в свои глаза. Просто принимаю душ, чищу зубы, бреюсь. Одеваюсь и выхожу из палаты. Прохожу в отделение, где все выполняют свои поручения. Смотрю на доску с расписанием работ, чтобы узнать, что поручено мне. Увидев напротив своего имени слово «встречать», смеюсь. Я теперь Встречающий, моя работа приветствовать новеньких. Не могу удержаться от смеха.

Иду на завтрак, коридоры залиты светом, который меня больше не раздражает. Как есть, так есть, я ничего не могу изменить.

Беру поднос, тарелку вафель, чашку кофе и пончик с повидлом. Вхожу в столовую. Вижу своих друзей за столом в углу. Они всегда садятся в углу.

Сажусь с Майлзом, Леонардом, Матти и Эдом. В дальнем конце стола, поодаль от нас, сидит новенький. Я взглядом спрашиваю у Леонарда – кто такой, Леонард недоуменно пожимает плечами. Я же теперь Встречающий. Решаю поприветствовать человека.

Подвигаюсь на край стола, сажусь напротив новенького. Старик, лет под семьдесят. Седые волосы, густые для его возраста, коротко подстрижены и взлохмачены, но их легко привести в порядок одним движением расчески. Очень худой, даже истощенный. Кожа покрыта желтыми пятнами, вены на руках выпирают. Он смотрит в свою тарелку. Медленно ест влажную груду из омлета с сыром. Я говорю.

Привет.

Он поднимает голову от тарелки. Глаза у него синие, пронзительные, под одним синяк. Нос длинный и тонкий, губы тоже. Область между верхней губой и носом заклеена окровавленным пластырем.

Чего надо?

Голос у него тонкий и резкий, как щелчок линейкой по доске.

Я приветствующий. Пришел поздороваться.

Иди здоровайся с кем-нибудь другим.

Я смеюсь.

Отвали.

Я снова смеюсь.

Отвали, мелкий ублюдок.

Я протягиваю ему через стол руку.

Меня зовут Джеймс.

Он не берет мою руку.

Отвали, Джеймс. Говнюк.

Почему бы тебе не присесть к нашей компании?

Я указываю рукой на другой конец стола. Мои друзья наблюдают за мной. Старик смотрит на них, потом снова на меня.

Мне лучше одному.

Нет, не лучше.

А я говорю, лучше.

Если б ты и правда хотел остаться один, ты бы сел за пустой стол.

Старик смотрит мне в глаза, я на него. Он напряжен, я нет.

Ты мелкий говнюк.

Я улыбаюсь.

Знаю.

Меня зовут Майкл.

Приятно познакомиться, Майкл.

Он встает и идет на наш конец стола, я за ним. Мы садимся, и я представляю его всем. Сначала он молчит. Сидит, слушает наш разговор. Мы обсуждаем Безрукого, который ушел сегодня утром, сказал, что пошел искать отраву, плевать, что у него нет рук, ему нужна отрава, черт подери.

Потом старик начинает задавать вопросы про Безрукого, потом про нас, чем мы занимаемся и кто мы такие. Мы отвечаем на его вопросы и сами расспрашиваем его. Сперва он отказывается отвечать, но через несколько минут говорит, черт с вами, все равно ведь все разнюхаете. Говорит, что он высокопоставленный сотрудник большого католического университета на Среднем западе. Женат пятьдесят один год, и у него семеро детей. После рождения седьмого ребенка жена перестала заниматься с ним сексом, потому что больше не хотела детей, а секс, по ее мнению, предназначен только для продолжения рода. Он начал встречаться с проститутками, из дешевых, уличных. Он говорит, что пристрастился и к ним, и к острым ощущениям – тут и риск столкнуться с сутенером, и риск подцепить заразу. Одна проститутка угостила его крэком, и он начал курить, пристрастился и к нему. Оба его пристрастия связаны друг с другом – ему нужны проститутки, и ему нужен крэк. Одно без другого не устраивает, он постоянно нуждается и в том, и в другом. Каждый божий день ему требуется и проститутка, и крэк. Он попался, когда проститутка, которая оказалась студенткой университета, опознала его и попыталась шантажировать. Он решил, что сам Бог велит ему завязать, поэтому пошел к священнику и признался во всем. Священник посоветовал признаться жене, а жена простила его при условии, что он завяжет. Но он не смог. В тот же день все повторилось, и на следующий день тоже. Он ушел от жены. Провел восемь дней в дешевом мотеле в обществе проституток и крэка, пока не кончились деньги. Он курил столько, что даже обжег губы пайпом. Когда деньги кончились, он вернулся домой, там его ждала жена. Она вызвала священника, того самого. Священник привез их сюда. Это было четыре дня назад, и все четыре дня он провел в терапевтическом отделении на детоксикации.