Люси Кристофер - Взаперти

Доктор Донован считает, что у меня стокгольмский синдром. Все они так думают. Я знаю, маме страшно, когда я говорю что-нибудь хорошее о тебе, когда заявляю, что ты не так плох, как думают окружающие, или что в газетах не пишут о тебе всей правды. А если я говорю что-то подобное в присутствии доктора Донован, она только строчит свои записи и кивает самой себе.

И я научилась удерживаться от таких слов. Вместо этого я говорю всем то, что они хотят слышать. Говорю им, что ты и впрямь чудовище, больной на всю голову. Говорю, что не испытываю к тебе никаких чувств, кроме ненависти. Соглашаюсь на всё, что должна сказать, по мнению полицейских. Я дала показания, которых от меня ждали. И стараюсь верить им.

Вот бы со мной случилась амнезия, чтобы я забыла, какой ты внешне. Вот бы мне порадоваться, что тебя засадят на десять-пятнадцать лет, и согласиться помочь суду. Вот бы поверить во всё, что пишут газеты. Или что твердят мне родители. Или что говорит доктор Донован. Не то чтобы я совсем не понимала, откуда что берется. Ведь мне тоже хотелось тебя убить.

Но давай начистоту: ты меня похитил. И вместе с тем спас. А между этими двумя событиями показал место настолько необычное и прекрасное, что я никогда не сумею его забыть. И тебя – вытеснить из памяти. Ты у меня в голове так же глубоко, как кровеносные сосуды.

Я только что устроила себе маленькую передышку, чтобы пройтись по саду за апарт-отелем. Не сад – одно название: замощенные дорожки, несколько растений в вазонах да кусты. Я сидела на плитках, запрокинув голову, и смотрела на небоскребы вокруг. И знаешь, почти чуяла тебя где-то в этом городе, совсем недалеко. Слышала, как ты негромко покашливаешь. Наверняка ты тоже думал обо мне. Закрыв глаза, я попыталась представить, как это будет. Испугаюсь я, увидев тебя, или испытаю другие чувства?

Ты будешь в наручниках, с неподвижными сильными руками. Ты не сможешь ни причинить мне боль, ни коснуться меня. Будет ли твой взгляд умоляющим – или вопьется в меня с яростью? Как там обращаются с тобой? Не мучают ли тебя опять кошмары? Ясно одно: при нашей следующей встрече меня будет отделять от тебя не просто решетка, а целая система правосудия.

Я думала, к тому времени, как дойду до этого места в письме, я что-нибудь да пойму. Осознаю, почему случилось всё это, почему ты вошел в мою жизнь… почему выбрал меня. Иногда мне кажется, что ты такой же, как во время нашей первой встречи в парке, – потерянный, запутавшийся. А иногда я думаю о твоих планах на жизнь среди жары, бесконечного песка и красоты и гадаю, могло ли хоть что-нибудь из этого получиться. Но чаще я не знаю, что и думать.

Но польза от всей этой писанины всё-таки есть. Когда я пишу, лежа в постели, то почти слышу эхо ветра над песком или стоны дощатых стен вокруг меня. Почти ощущаю пыльный запах верблюдицы и горький вкус соляного куста. А когда засыпаю, меня обнимают за плечи твои теплые руки. Ты нашептываешь истории, и голос твой напоминает шорох спинифекса. Знаешь, я ведь до сих пор ношу то кольцо… по ночам, когда никто не видит. Сейчас оно у меня в кармане. Я спрячу его сегодня днем, перед приходом полицейских.

Они хотят обсудить то, что я скажу в суде, со свидетельской трибуны. И мне, наверное, следует подумать об этом. Просто… я еще ни в чем не уверена. У этого дня в суде ведь возможны два разных финала… но начало будет одно.

Наступит утро понедельника, почти девять часов. Соберется пресса. Я, шагая между мамой и папой, буду держать голову низко опущенной, нам придется проталкиваться сквозь толпу репортеров, прохожих и просто зевак. Некоторые станут хватать меня за рукава, совать мне в лицо микрофоны. Мама вцепится в мою руку так крепко, что ее ногти вонзятся в кожу. Папа наденет деловой костюм. Мама выберет что-нибудь черное и практичное, и для меня тоже.

Мы войдем в здание Верховного суда, и шум сразу утихнет. В этом большом, величественном холле, заполненном людьми в деловых костюмах, мы как-то сразу стушуемся. Найдем мистера Сэмюэлса, обвинителя. Он спросит, была ли у меня возможность перечитать показания. Потом проводит моих родителей в зал суда, в большой зал, и прежде, чем дверь закроется за ними, я услышу голоса и шаги. А потом я останусь за дверью, в холодном кожаном кресле, и со мной не будет ничего, кроме моих мыслей.

Спустя некоторое время, которое покажется мне слишком долгим, дверь снова откроется. Значит, моя очередь. Мои показания. Воздух завибрирует, как трамплин в ожидании, когда же я прыгну. Все станут глазеть на меня. Даже если считают, что это неприлично. Судебный художник начнет набрасывать мой портрет. Но я буду смотреть только на одного человека.

На тебя, сидящего на скамье подсудимых, с наручниками на сильных руках. Ты тоже станешь вглядываться в меня распахнутыми широко глазами, которые всегда напоминали мне океан. Я нужна тебе сейчас. И я приму решение. А потом отвернусь от тебя.

Всё начнется так, как и полагается. У меня спросят имя, возраст, адрес. А потом – кое-что поинтереснее. Меня спросят, как я познакомилась с тобой.

В первом случае я скажу им именно то, что они хотят услышать. Объясню, как ты следовал за мной, как… выслеживал меня… с моих малых лет. Расскажу, как ты приехал в Великобританию искать свою мать, а вместо этого нашел выпивку, наркотики… а потом меня. Сообщу, что ты везде был чужим, бредил пустыней и считал меня своим единственным спасением.

Потом адвокат спросит про аэропорт, и я отвечу, что ты подсыпал мне что-то в кофе. Расскажу, что ты затолкал меня в багажник своей машины и удерживал у себя против моей воли. Расскажу о долгих одиноких ночах в дощатой хибарке, о том, как ты запер меня в ванной… как я ждала, что ты убьешь меня. Расскажу про твои вспышки ярости, про неуравновешенность, про твою ложь, а еще расскажу, что иногда ты хватал меня так крепко, что из глаз брызгали слезы и краснела кожа. Расскажу, что ты украл меня.

И ни разу не взгляну в твою сторону, пока буду давать показания. Просто скажу то, чего они ждут.

«Он чудовище, – наконец произнесу я. – Да, он меня похитил».

И судья ударит молоточком, приговорит тебя годам к пятнадцати, и всё – всё-всё – наконец закончится.

Но есть и другой путь.

Я могла бы рассказать суду о том, как мы познакомились в парке давным-давно, когда мне было десять лет, а тебе – почти девятнадцать. Когда я нашла тебя под кустом рододендрона, и ты был окружен со всех сторон листвой, а над твоей макушкой распускались розовые бутоны. Могла бы рассказать, как мы стали друзьями, как ты разговаривал со мной и беспокоился обо мне. Как в тот раз ты спас меня от Джоша Холмса.

Конечно, мистер Сэмюэлс попытается прервать мой рассказ. Его лицо побагровеет, глаза выпучатся от удивления. Он может заявить судье, что мои показания ненадежны, объяснить, что у меня стокгольмский синдром. Но я буду вести себя сдержанно, спокойно, сумею четко объяснить, что со мной всё в порядке. Я подготовилась. Я точно знаю, что надо сказать, чтобы мне поверили.