Миколас Слуцкис - Древо света

— Ты? За дверью встретимся! — почти дружески подмигнул, нашел наконец способ, как разрешить недоразумение.

Неужели такому… придется бить морду, чтобы защитить честь дочери? Покосился на широкие плечи, кулачищи на коленях, потом на Нерингу. Ее одновременно занимали два фильма — один на экране, второй здесь, совсем рядом: к отцу пристал и выпендривается славный, хвативший лишку парень. Хи-хи-ха-ха! Жаль, папа принимает все слишком близко к сердцу, поэтому ее лапка, рука бывшей лучницы, сочувственно похлопывает его по колену. Он дрожал от гневного напряжения.

Загорелись люстры, зрители засуетились, казалось, готовы снести стены — скорее бы вырваться отсюда к своей будничной жизни. Поднялся и Статкус — лицо побелевшее, сердце стучит с перебоями. Слава богу, больше не увижу этого распаленного кинолюбителя, вздохнул он, когда в распахнутые двери хлынул мощный сквозняк. Уже десяток шагов отделял Статкуса от устья зала, от сулящего бодрость и влагу неба, от спасительных, как и он, истосковавшихся по дождю лип.

— Не смоешься. Я же предупреждал, побеседуем наулице! — послышался злорадный шепот. Парень одним прыжком загородил путь — предусмотрительно намеченный им путь к отступлению, выход в левые двери. Теперь им с Нерингой придется двигаться вправо, в направлении, почему-то выбранном его противником, проталкиваться, слыша за спиной его сопение.

Сердце забилось, куда-то нырнуло. Ноги — свинцом налитые. Не от страха. Ничего на этой земле Статкус не боялся, хотя не был уже таким смелым, как в молодые годы. Грубая сила помышляла сломить его, превратить в избиваемый кулаками манекен только потому, что рядом оказалось свободное место, потому, что какому-то нализавшемуся наглецу взбрело в голову заглянуть в киношку, когда он — раз в сто лет! — явился туда с дочерью. Самое худшее, что эта бессмыслица происходит на глазах девочки, той самой девочки, которой в детстве снился «Стрелец» Чюрлёниса, а ныне она готова лопнуть от смеха, не чувствуя ни малейшей тревоги, даже не думая о его больном сердце. Страха Статкус не испытывал, но не покажется ли он действительно смешным с размахивающими руками, в то время как крепкие кулаки будут профессионально дробить ему челюсти? Слава богу, противник пьян. Мелькнула надежда каким-то образом обвести его вокруг пальца, а если не удастся избежать столкновения, ударить так, чтобы тот потерял равновесие. От этой перспективы, графически четко возникшей на потухшем экране, подогнулись колени, Статкус приостановился и, пропуская поток, приник к откинутому сиденью. Словно бы попал в нишу. Его маневр, вопросительно приподняв плечико, повторила Неринга. Не ожидавшего такого поворота событий парня по инерции пронесло мимо, пространство между ними тут же заполнилось народом. Какое-то время он маячил впереди, громко и удовлетворенно что-то бормоча. Ведь он отрезал жертву от ближайшего выхода, теперь не уйдет! Гениальный план, если учесть степень его опьянения…

Но вот кожаная куртка втянулась в устье дверей… Не успеешь и глазом моргнуть — исчезнет, как мыльный пузырь. Увы! Напрягся, угрожающе покачиваясь из стороны в сторону. Сейчас повернется и в два прыжка восстановит прежнее положение, когда гнал их, как рыбешек в вентерь, наслаждаясь их беспомощностью. Статкус лихорадочно искал выход: закричать, позвать на помощь? В толпе явно нашлись бы защитники, но каким ничтожным покажется он своей девочке, вопя во всю глотку! Малышкой на все вопросы о том, кто бы мог сделать то или иное, без раздумий отвечала: папа ! Ее папа по утрам, как все папы, торопился на службу, но по вечерам под его кисточками возникали дома, дороги, коровы. Папа заново создавал мир, значит, с легкостью может сделать все, что пожелает ее маленькое чуткое сердечко. И Статкус решился: рванул вперед, дрожащими руками ухватил ненавистные кожаные плечи. Толкнул изо всех сил… Звеня, покатился по ступенькам портфель, следом за ним, изрыгая проклятия, тяжелое тело… В глазах темно, только бьют во тьме молнии, грудь разрывается от боли. От удара болело бы меньше.

— Хулиган! Где милиция? — истерически завизжала какая-то женщина.

— Давай удирать, папа! Фирменно приложил! Законно врезал! Хи-хи-ха-ха! — Праздновать победу было некогда, сейчас сбитый с ног очухается и, взбешенный, бросится искать обидчика. Они бежали по громыхающему полу опустевшего зала к противоположному выходу, прошмыгнули в уже притворенную дверь. По улице торопились прохожие, сновали автомобили, приближался зеленый огонек. Стой, стой! Такси проехало. Ну и бог с ним! Статкусу вдруг захотелось продолжить приключение, в мозгу зароились мысли, о существовании которых, давно распрощавшись с риском, он и не подозревал. Внезапно обрел смысл и целесообразность путаный кроссворд улиц. Опасность уже не держала за горло, растаяв, слегка кружила голову, нашептывая всякую чушь. — Теперь я снова верю, папа, что ты ездил на крышах вагонов. Я горжусь тобой!

Слова дочери были для Статкуса, как капли дождя для иссохшей земли, но в тайне от Неринги он все-таки посасывал нитроглицерин. Разве потерянное вернешь? Да еще таким безжалостным способом, вырывая сердце из грудной клетки? И все-таки отцы, теряющие взрослых дочерей, тащите их в кино, годится любая дрянь, своя пли зарубежная!

Так было или выдумываю, приукрашивая прошлое? Было! Так или несколько иначе, но было. После целого месяца надежд, хрупких и неуловимых, как все надежды, когда казалось, что я вновь обрел своего Нерюкаса — свет моих очей! — впорхнула дочь. Красивая, сияющая, пахнущая сиренью. Не буйной летней — той, что зацветает еще в зимние морозы, одной веточки ее достаточно, чтобы ты уверовал в совершенство человека и природы.

— Валдас! Ну, Валдас же! Это папа, будьте знакомы. Впрочем, вы, кажется, и так знакомы? Хи-хи-ха-ха!

В дверях переступал с ноги на ногу давешний любитель кино: кожаная куртка, джинсы, модная прическа. Не такой огромный, каким показался в давящей темноте зала. И не такой грозный. Похожий на сотни и тысячи фирменных парней.

— Ну, папа! Ты ведь разъяренного быка не испугался, а тут перед тобою барашек, постриженный и причесанный. Что ж ты потерял дар речи?

Сердце Статкуса на мгновение остановилось.

— Ну, что с тобой? Не бойся, отныне он будет лакать только лимонад и минеральную. Слово, Валдас?

— Yes! — тряхнул Валдас общипанными космами.

— Слышал, папа? Слово его, как гранит!

От невидимого землетрясения должна была бы сорваться люстра или дать трещину панель перекрытия. Однако ничего, абсолютно ничего не произошло.

— Примите мои покорнейшие извинения, эсквайр! — осклабился Валдас, и лицо его стало почти приятным. Широкие ноздри, в непрячущихся нагловатых глазах искорки разума.