Тёкицу Куруматани - Неудавшееся двойное самоубийство у водопадов Акамэ

— В какую сторону? — лениво переспросил тот. Я не успел ответить, как вдруг послышался звон колокола у шлагбаума — подъезжал поезд, ехавший в сторону Кобэ. Я решил сесть на него. Ехал он не в сторону Осака, а в противоположную. Но я смогу добраться на нём до Нисиномия, там пересесть на экспресс и оттуда доехать до Осака без остановок. Я сел в поезд и почувствовал, что смертельно устал. Поезд был битком набит болельщиками, ехавшими на стадион Косиэн, поглядеть на чемпионат школьников старших классов по бейсболу. Отчаянные крики её брата всё ещё звучали у меня в ушах.

С каждой станцией я оказывался дальше и дальше от Ама. В то же время я уезжал и от Осака, где меня ждала Ая. Постепенно сердце стало биться ровнее. Наконец я смог разглядеть мелькавший за окном пейзаж. На велосипеде ехала женщина, а за ней, плача и крича что-то, бежала маленькая девочка. Девочка остановилась. И пропала из виду.

Поезд остановился на станции Косиэн. Со стадиона доносился рёв толпы. Люди стали выходить, один за другим, и вагон мгновенно опустел. Двери закрылись, и поезд тронулся. Почему я сбежал? Ведь я мог отнести требуху тётушке Сэйко, произнести, как ни в чём не бывало, прощальную тираду, затем вернуться к себе, собрать вещи… Всё это я сумел нарисовать себе вполне отчётливо. Но как ни пытался, представить себе сколько-нибудь отчётливо свой следующий шаг так и не смог.

Разумеется, мне вовсе не обязательно ехать в Тэннодзи. Вместо этого я могу заявиться, например, к приятелю в Киото, попросить его приютить меня и преспокойно убивать время там. Но поступить так я не мог. Ведь в тот вечер Ая пришла ко мне. Пришла молча. И, убивая время, я потеряю ещё одну крупицу жизни. Потеряю уже в который раз… Как потерял только что, так и не попрощавшись с тётушкой Сэйко.

Поезд остановился на станции Нисиномия. Но я не встал. Я просто не мог встать. На экспресс в сторону Осака можно пересесть и на конечной станции, Кобэ-Мотомати. Поезд тронулся. Он шёл медленно, со всеми остановками. Ехать в Тэннодзи было страшно. И с каждой минутой я оказывался оттуда всё дальше.

Поезд остановился на станции Асия. Я сошёл на платформу — даже не знаю, почему. Вместе со мной сошло всего несколько человек. Все они, ни на секунду не задумываясь, направились к выходу. Я же остановился, не сделав по платформе и шага, и взглянул на часы. Не было и десяти. До Тэннодзи ехать меньше часа. На противоположную платформу я подниматься не стал, а прошёл через турникет и вышел на улицу. Я оказался здесь впервые.

Станция была расположена прямо над рекой. По обеим её сторонам тянулись престижные жилые кварталы, тихие. Я пошёл по берегу, разглядывая стоявшие вокруг дома, и вдруг почему-то вспомнил тот сон, тот кошмар, который то и дело снился мне в Токио — как я бегу по горящей земле. Мимо прошла домохозяйка, аккуратно одетая, вся прилизанная. Она вела на поводке белую пушистую собачку. И вдруг я с омерзением подумал, что ничего хуже жизни, какой живёт здешний люд, нет. Почувствовал отвращение, почти животное. И впервые начал понимать, что значил тот мой кошмар.

Я панически боялся того, что остепенюсь, ослепну в блаженстве «жизни среднего класса»… Но ведь именно об этой жизни и мечтали все мои сослуживцы. Что они нашли в ней, в этой жалкой подделке под Европу? В цветке цикламена на фортепьяно и пушистой собачке на коврике… В гольфе и в теннисе… Европейской еде, европейской музыке… В собственной машине… Во всей этой мерзости…

Жизнь среднего класса была мне ненавистна. В то время, когда я ещё служил в Токио, ненависть таилась в подсознании. С тех пор шесть лет я плыл по воле волн, которые, бросая меня из стороны в сторону, смывали с меня всё лишнее, одновременно тщательно отмывая эту ненависть, пока она не засияла, как золото в лотке старателя. В то же время стало ясно ещё одно — что когда-то я тоже мечтал об этой жизни, о гнусной жизни среднего класса, которая сейчас бесстыдно вылупилась на меня с обоих берегов реки Асия. Мечтой об этой жизни была моя любовь к Масако. Я любил эту девушку, любил всем сердцем, и точно так же всем сердцем ненавидел свою любовь. В этом и состоит мой первородный грех. Вечный источник моих мучений.

Я вышел к морю. К морю Осакского залива самой середины лета. Море сверкало, играло в лучах солнца. В прошлый раз я видел этот блеск возле устья реки Ёдо в тот день, когда ко мне так неожиданно пришла Ая. «Встань», «расстегни», «теперь туда»… Волны будто нашёптывали мне слова, которые я услышал от неё в тот вечер. Это были слова тьмы. В то же время они ничем не отличались от слов стихотворения, которое случайно попалось мне на глаза в библиотеке Наканосима в Осака.

За выгоревшим в лучах солнца волнорезом сверкали волны залива Сэццу. Обрушивая на меня всё неистовство своего блеска, снова и снова, снова и снова…

Когда я доехал до Осака и пересел на поезд окружной линии, было уже за половину седьмого. Я стоял в вагоне, битком набитом возвращавшимися с работы служащими, стоял среди них с большой котомкой в правой руке и синей сумкой в левой. Во внутреннем кармане сумки лежала почтовая сберегательная книжка с деньгами, которые я заработал за последние года два — немного меньше сотни тысяч. Ещё в кармане лежали деньги, которые мне дала позавчера тётушка Сэйко — тоже сущие гроши. Если считать плату за ночлежку, на всё это можно протянуть от силы дней двадцать — и то впроголодь. Кроме того в сумке лежали две тетради, авторучка, банка с чернилами, салфетки. Грошовая печатка с иероглифами моего имени и ещё пара мелочей. Вот оно, всё моё имущество. Я — перекати поле. Зацепился было за торчащий из земли кол, но порыв ветра сорвал меня, и я снова качусь дальше, бесцельно и глупо. У меня не осталось ни страховки, ни документов, какие были у меня в то время, когда я ещё служил в фирме. Единственное, что могло служить хоть каким-то, пусть и сомнительным, но удостоверением моей личности, была грошовая печатка, которую я приобрёл, чтобы завести на почте сберегательную книжку. Но даже от неё проку было мало, поскольку в книжке значился мой старый адрес в Нисиномия. Я не мылся уже несколько дней. Я провёл рукой по подбородку. Щетина царапала кожу.

Я еду в Тэннодзи. Каким словом я живу теперь? Глупость? Мальчишество? Уже в который раз затаившийся в сердце трус терзал меня, грыз изнутри. В полдень я всё ещё был в Асия, позорно сидел на камне в тени соснового леса на берегу. Мои руки от запястьев и до предплечий покрылись морским загаром. В конце концов я понял, что кроме как в Тэннодзи мне ехать некуда.