Михаил Вострышев - Старомосковские жители

— Но соловья баснями не кормят, — вздохнул Оболенский, и все перевели взгляд с картины на хозяина. — Всем нужен хлеб. А если он есть, то будет и спокойствие, и тишина, и уважение к законам. Поэтому приходится думать сначала, как накормить страну, а потом уж говорить об ее удобстве — просвещении. Ведь будем откровенны, Он книг начитается… — Оболенский учтиво засмеялся и кивнул в сторону дверей, закрывшихся за дворецким, — да всех нас и перережет.

Отец Исидор отложил четки — пора и ему вступать в разговор. Князь все скачет по верхам, редко заглядывая в суть мироздания, путается, противоречит, повторяется. Вот и повод подходящий есть — картина, — чтобы прервать заболтавшегося хозяина.

Протоиерей встал, поправил на груди золотой крест и подошел поближе к картине. Князь, соблюдая приличия перед его саном, замолк, и все замерли в ожидании пастырского суждения, вернее, осуждения языческих аллегорий. Но отца Исидора и ценили в высшем петербургском обществе за то, что он не был ортодоксом в религии и уважал прогресс в искусстве. Вот и сейчас он начал с мысли, а не с догмата:

— Гоголь не знал России, им владели мелочные заботы и грязные страсти. Он не представил в своих книгах ни одного образца высокого благородства, самоотречения, великодушия…

Оболенский хотел горячо возразить и одновременно поддержать священника, но отец Исидор приподнял руку, предупреждая о молчании. Рукав рясы сполз до локтя, и теперь все тупо глядели на тонкую протоиерейскую руку. Всех почему-то удивили рыжие редкие волосы на ней. Отец Исидор это понял и, опустив руку, продолжал:

— Образ Чичикова — это оскорбление всему русскому народу…

Оболенский не удержался, ему очень хотелось показать, что он хоть и либерал, и верит только в цивилизацию, но сознает оригинальность мышления отца Исидора:

— Несомненно, несомненно, и название не мог придумать попроще. «Мертвые души», так и воротит от этих слов. Любят у нас нынче смаковать: мертвый, мертвяк, когда нужно думать о живом, развивающемся.

— Гоголь не что иное, как русский Поль де Кок со скверным малороссийским языком, — подвел итог отец Исидор, понимая, что все будут удивлены, что он, протоиерей, знаком с французской бульварной литературой. — Его не забудут именно потому, что его влияние на нравственность народа было вредно. Да он и сам это чувствовал, поэтому запутался и умер…

Но хватит разглагольствовать о Гоголе, пора переходить на более серьезные и пристойные — божественные — темы, решил протоиерей и начал свое пастырское слово, обращаясь к Наташе, но с таким умелым артистизмом, что сразу стало ясно, что говорит он для всех:

— Милое дитя, мне нравится ваш порыв, та горячность, с которой вы говорили сейчас о наказанном подростке. Я и сам видел его и скорблю вместе с вами. Вы, словно несмышленый ребенок, предстали перед нами с обвинением миропорядка, и наш долг наставить вас на путь истинный, чтобы по окончании земной жизни вы вошли в господен храм любя, а не гневаясь.

— Но почему возможно такое? Как можно остаться спокойным, если творится зло?! — не выдержала Наташа ровного голоса священника и сорвалась на истерику.

Отец Исидор подошел к княжне и коснулся кончиками пальцев хорошенькой головки.

— В чем вы обвиняете государство? Может, битье оскорбляет человека или притупляет его ум? Нет! Ибо почто тогда сам господь бог через Моисея узаконил телесные наказания виновному: «Числом четырнадцать ран да наложат ему». Неужели он мог желать, чтобы наказание разрушительно действовало на нравственность библейского народа?..

Смиренные, чуть насмешливые глаза отца Исидора обошли всех, после чего тело поместилось в вольтеровском кресле.

— Не пойму! Хочу, но не пойму вас, ваше преподобие, — с жаром запротестовал Гааз. — Вы — наставник верующих, а говорите ересь. Ведь вы забыли главное. Мальчику ведь больно было. И сейчас больно. Разве это порядок? Разве ребенка сечь можно? Вы мне ответьте по-простому, чтобы я наконец понял вас.

— Грех обвинять церковь в мирском зле. — Отцу Исидору очень не понравился взбудораженный тон изрекающего несуразности лекаря. Зачем таких только принимают в обществе? Ведь он не придерживается элементарных норм благопристойности. Но надо отвечать ему, надо поставить его на место. — Духовную жизнь призваны мы охранять, а порядок и телесную жизнь человека силою и законом призвано охранять государство. И не след нам, духовным пастырям, вмешиваться в суету мирской жизни… Но мы боремся, — добавил протоиерей, увидев, что его слова не произвели должного посрамления дерзкого спорщика, — боремся с врагами церкви — откупщиками и расколоучителями, которые детей христовых сжигают и блуд привечают, царя в молитве не поминают. Здесь вы вольны нас обвинять в недостаточном рвении исполнять долг свой.

— А по мне, — выпив поднесенного Харитоном шампанского, вставил Обрезков, — староверы молодцы. Они дело делать умеют, а не только глотку драть, как мы с вами. По мне, так пускай всякая вера сама себя покажет, и нечего за нее добрый народ по тюрьмам таскать. Они ж баррикад не строят.

Оболенскому стало жутко неудобно перед отцом Исидором за своего глупого товарища-гостя. Ну, не верь ты ни в сон ни в чох, но есть же приличия в обращении. К тому же отец Исидор и передатьможет, какой вздор говорят в доме у князя Оболенского. Надо немедленно встать на защиту протоиерейского сана да заодно выказать свою благонамеренность.

— Ах, Алеша, Алеша, совсем ты закостенел в своей деревне. Наш русский народ и без того погряз по уши в своем невежестве, а ты еще хочешь, чтобы его соблазняли своей религиозной мертвячиной отставные солдаты и беглые попы. А знаешь ли ты, кого защищаешь? Что эти столпы древнего благочестия щеголяют ныне по Москве в золоченых каретах и наживают миллионы за наш счет. Это они хотят утянуть нашу страну из просвещенного века в варварское средневековье с длинными бородами и двуперстным крещением.

— Да брось, Сашка. Какие ж они враги просвещения — они куда пограмотнее православных.

— Не в этом суть. Что им нужно? Старина, строгие посты и баня каждую неделю. Но нет более кровожадного, чем они, губителя свободы и конституции.

— Мужика Христом нарекают и аки Христу поклоняются ему! Митрополию в Австрии учинили! — с возмущением вставил отец Исидор. — Австрийскую ересь надобно пресекать, ибо народ наш и так в вере нетверд.

— Да шут с ней, с ихней митрополией, — отмахнулся Обрезков, который обозлился и стал входить в раж. — В ваш Петербург любой поганый иностранишка не успеет завернуть, как ему сразу иллюминация, пир, да еще, глядишь, сотню русских мужиков подарят. А то, что староверы требуют уплаты податей не лицом, а обществом — молодцы. Они-то кого хошь купят, а их попробуй купи. Вот вы и злобствуете: стариков сечете и в каторгу спроваживаете.