Михаил Вострышев - Старомосковские жители

А все началось со лжи. Уничтожили Тайную канцелярию, где пытками добивались признаний, но немного погодя завели Тайную экспедицию. Говорили о необходимости всепрощения, и тут же тысячами казнили изнуренных мужиков, осмелившихся на ропот. Издавали законы о потребности страны в незамедлительном просвещении, а ныне за попытку образовать и накормить народ возводят на меня хулу…

Олсуфьев страдал. Ему было искренне жаль арестанта. Конечно, увлечение масонством — это грех, но простительный грех. Николай Иванович Новико́в славен тем, что издавал дешевые книги и в иной деятельности выказал расторопность, образованность, практическую хватку. Неужто его будут судить? Надо бы исподволь вызвать к нему у князя жалость. А впрочем, не надо, только себе жизнь усложнишь, а ему не поможешь, раз сама императрица осердилась…

Копеист Федоров ждал. Ему нестерпимо интересно было узнать еще хоть что-нибудь про черную магию, золото и преступные масонские тайны. Сам он был лишь членом «Евина клуба», где несколько десятков молодых людей обоего полу из благородных семей предавались плотским утехам…

Князь Прозоровский размышлял. Ему после допроса не стало ясней ни масонство, ни этот скрюченный болезнями отставной армейский поручик. Что же мы имеем? А все то же: вредные замыслы, корыстолюбие, плутовство и обольщение, тайные сборища, еретическая типография, поколебание и развращение умов, опаиванье зельем… Слов много, а в суд с ними не сунешься…

Но суд и не понадобился. Вскоре Екатерина II прислала главнокомандующему Москвы свой высочайший указ, где было черным по белому написано, что преступления Новико́ва «столь важны, что по силе законов тягчайшей и нещадной подвергают его казни. Мы, однако, и в сем случае, следуя сродному нам человеколюбию и оставляя ему время на принесение в своих злодействах покаяния, освободили его от оной и повелели запереть на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость».

Четыре года спустя пытливый наблюдатель русской жизни Андрей Болотов записал в своем дневнике: «Славного Новикова и дом, и все имение, и книги продаются в Москве из магистрата, с аукциона — и типография, и книги, и все. Особливое нечто значило. По-видимому, справедлив тот слух, что его нет уже в живых — сего восстановителя литературы».

Оборвалась жизнь Новико́ва-просветителя. Окруженная тайной, продолжала теплиться жизнь Новико́ва-мученика.

В начале прошлого века Петербург посетил богатый американец с дочерью. Ее красота и его деньги открыли им доступ в высшее общество, на петергофские балы и иные великосветские развлечения, куда дочь являлась, как и все дамы, в парижских нарядах, а отец в морском американском мундире.

Русские князья и графы неизменно заводили с дочерью разговор о ее красоте, а с отцом о войне, море, флоте.

Американец терпел-терпел, поддакивал-поддакивал, но однажды не выдержал:

— Ну почему меня везде и всюду расспрашивают о пушках и кораблях, неужто у вас больше ни о чем не говорят?!

— Позвольте, но вы же носите морской мундир. Стало быть, вы военный моряк, и все стараются угодить вам, говоря о ваших профессиональных интересах.

— Я никогда не был военным. Мне просто сказали, да я и сам вижу, что в России в приличном обществе нельзя обходиться без мундира, вот я и заказал, чтобы не перечить вашей моде, морской…

Над богатым американцем хотели посмеяться, но, оглянувшись вокруг, на танцующих, играющих в карты, бурно спорящих и степенно беседующих господ, сплошь затянутых в офицерские и генеральские мундиры, промолчали.

В России дворянство, начиная с императора, почти поголовно было военным сословием, что придавало военной форме высокий авторитет — она не только допускалась, но и поощрялась как на балах, так и в императорских покоях. Истинные царедворцы не расставались с нею даже в кругу семьи.

воскликнул Чацкий.

В России было предостаточно военачальников, чью глупость, своекорыстие, бесчестие не могли прикрыть ни эполеты, ни ордена, ни награбленные миллионы.

Но было и иное. Под мундиром офицера и генерала нередко билось храброе сердце просвещенного дворянина. Имена нескольких русских военачальников известны нам с детства, о других мы знаем лишь понаслышке, путаясь в бесчисленных Шереметевых, Раевских, Орловых, Волконских, Воронцовых…

Во времена Суворова и Румянцева жил в Москве их боевой соратник, известный своим правдолюбием инженер-генерал-поручик Алексей Васильевич Тучков, чей дворянский род шел от новгородского боярина Василия Борисовича Морозова по прозванию Тучко. Всех пятерых сыновей Алексей Васильевич определил по военной части, наказав беречь честь смолоду и верно служить отечеству. Все пятеро со временем стали генералами и, несмотря на ненависть к ним всесильного Аракчеева и тяжелую боевую службу, ни в малых, ни в больших делах не опозорили своих мундиров.

1812 год стал для Тучковых, как и для всей России, годом величайшего испытания, годом славы и горя.

«Наступают времена Минина и Пожарского! — писал участник героической войны Федор Глинка. — Везде гремит оружие, везде движутся люди! Дух народный, после двухсотлетнего сна, пробуждается, чуя грозу военную».

Вдова инженер-генерал-поручика Тучкова благословила на войну с Наполеоном четверых сыновей-генералов. Пятый сын, отставной генерал-майор Алексей Тучков, служивший предводителем дворянства в Звенигороде, приехал в деревню к матери вскоре после Бородинской битвы.

Не дав времени поздороваться, мать остановила на сыне пристальный взгляд и спросила о старшем, самом любимом:

— Говори правду: что Николай?

Генерал-лейтенант, командующий третьим пехотным корпусом. В день Бородинского сражения находился на крайнем левом фланге в районе Утицкого кургана. В критический момент боя возглавил атаку пехоты и был смертельно ранен.

— Он ранен… Тяжело ранен.

— Он жив?

— …

— Сергей?

Генерал-майор, дежурный генерал Молдавской армии. За «отличное благоразумие и военное искусство» представлен Кутузовым к ордену св. Анны первого класса. Основатель города возле крепости Измаил, указом от 1812 года наименованного Тучковым.

— Жив.

— Павел?

Генерал-майор, командир бригады. Возглавляя авангард второй колонны 1-й Западной армии, отразил атаки пехотных и кавалерийских неприятельских корпусов и в течение дня удерживал крайне важную для отходившей от Смоленска русской армии позицию при Валутиной Горе. Во время последней контратаки, возглавленной им, был тяжело ранен и взят в плен.