Ринат Валиуллин - Безумие белых ночей

В кармане завибрировала жена. Вместе с ней завибрировал весь бар: наши забили гол.

— Плохо слышно, хочешь, я тебе перезвоню! — кричал я ей в трубку.

— Давай.

— Завтра, в это же время.

— Шуточки твои меня не возбуждают.

— А что тебя возбуждает?

— Это сложный вопрос. Точнее сказать, он легкий, когда ты в контексте.

— В постели?

— Да при чем здесь постель? Я же говорю, что ты не в контексте. Чтобы возбудиться, мне постель не нужна.

— Сейчас я почувствую себя ущербным.

— Подожди, я тебе перезвоню, — засмеялась она и добавила: — Один-один.

Я с удивлением обнаружил, как легко Шила угадала счет, потому что глаза мои зацепились за две единицы на экране, словно две штанги одних ворот. «Женщины, конечно, не умнее нас, но зато у них есть интуиция, которой они, словно хвостом, запросто могут отбросить все наши умозаключения».

— Кем ты себя возомнила?

— Женщиной.

— Нет, ты не женщина, ты биологически активная добавка, БАД, без которой жизнь пуста.

— А ты как БДСМ.

— То есть я уже в контексте?

— Да-да, ты в деле. Приезжай, если сможешь.

— А если не смогу?

— Считай, что девушка ошиблась номером.

— Что за номера?

— Люкс, как всегда. В отеле.

— Ты про какой отель? А? — уткнулся я было мысленно с балкона в море. Купаться не хотелось, тем более в воспоминаниях. Связь тоже не хотела развивать эту тему, оборвалась, и я не услышал, что за новый номер выкинула Шила. Я перезвонил, не из любопытства, просто поставить точку.

— Так на чем мы остановились?

— Иногда я вполне себе счастлива, вот сейчас, например, сижу дома, пью вино, и очень счастлива. А знаешь, почему?

— Потому что я тебе позвонил?

— Потому что пью.

— Здесь ни черта не слышно.

— Я слышу, у тебя там весело, — уже обида вырывалась из динамика. — Ты скоро?

— Как только закончится. — Снова завибрировал бар, на этот раз, правда, гол не засчитали. Некоторые заказали себе еще по пиву, кто — фисташек, чтобы загрызть досаду. — Ты чем занимаешься?

— А как ты думаешь, чем может заниматься женщина около двадцати четырех?

— С ужасом ждет, что скоро ее карета должна превратиться в тыкву, туфелька в инфузорию, платье в халат, а принца все нет.

— Я не про время, я про возраст.

— Не вижу разницы. Я раньше как-то не думал, что тебе уже полночь лет.

— А теперь и вовсе нет смысла. Между нами все. И не вздумай приезжать ко мне. Слышишь?

— Очень плохо.

— Думаешь, мне хорошо?

— Очень плохо слышно.

— Ладно, во сколько ты будешь?

— Скоро.

— Обещай мне не врать.

— Хорошо. Обещай не спрашивать.

Артур сделал еще глоток и, не дожидаясь конца матча, оставил трибуны, что завороженно гоняли глазами на чужом газоне мяч. «Надо ехать, чтобы не попасть в грозу». Никто, кроме бармена не заметил, что я ушел из команды. Он дежурно улыбнулся мне вслед: «Незаменимых нет, но есть запасные».

На небе пробка из облаков, оно затянуто, будто не небо, а вещмешок, в который сложили город. Уже несколько дней, как зима перелила Неву в стеклянный графин. Холодный пронзающий ветер заставляет многих ненавидеть свою работу и сильнее любить дом. Чувства тоже придерживаются баланса. Дома тепло, дома сон, дома чай. Чай пить одному не хотелось. Хочешь узнать, как человек действительно относится к тебе, разбуди его. Я начал обнимать жену. Она не реагировала, тело ее спало в обнимку с душой. Я быстро сдался и оставил свои ласки, откинул одеяло, сел на кровать, пытаясь попасть ногами в тапочки. Когда я встал, чтобы выйти из комнаты, дверь скрипнула голосом жены:

— Не выходи из комнаты. Надень трусы.

— А кто там?

— Бродский, шутка. Просто не хочу, чтобы ты уходил. Не выходи из спальни… и я останусь.

— Ты определись, кого больше любишь, Бродского или меня.

— Прямо сейчас? Для этого тогда мне как минимум придется проснуться и выйти из комнаты.

— А как максимум?

— Вернуться с кофе.

— Так вот о чем было стихотворение?

— Мне кажется, там речь шла не о двери, а об окне.

— Не выходи через окно, разбудишь город, — улыбнулся я строфой. — Я чай сварю. Хочешь?

— Все-таки ты хочешь выйти?

— Ради тебя. Так ты будешь чай или нет?

— Я не знаю.

— Чего не знаешь? — нашел я под одеялом ее пятки и стал щекотать.

— Зачем люди лезут в горы? — сквозь смех процедила Шила.

— Чтобы посмотреть на себя сверху. К чему это ты?

— Горы снились, — поджала под себя ноги жена так, чтобы я их не достал.

— Может, в прошлой жизни ты была альпинисткой, — все еще рыскали мои руки под одеялом в поисках ее щиколоток.

— Скалолазкой, скорее.

— Не вижу разницы, — не находили мои ладони ничего, кроме пустоты.

— Не мудрено. Ты вообще женщин не замечаешь, — смеялась Шила.

— После того, как женился.

— Ладно, неси чай. Только черный.

— С чабрецом?

— С бергамотом.

— Бергамот мне все время напоминает бегемота или по крайней мере его родственника.

— Бергамо — это город в Италии.

— Ну, давай, расскажи мне еще, что там жил Труфальдино, что слуга был смышленым малым, что служил сразу двух господам.

— Уважаемые дамы и господа, просьба не волноваться, наш самолет совершит вынужденную посадку в одном из живописнейших уголков Германии, в долине реки Рейн. Мальчики — налево, девочки — направо.

Все почувствовали внутри себя, что самолет продолжал снижаться. Самые отчаянные улыбнулись шутке пилота. Другие беспокойно забегали глазами.

— Что это?

— Где? — посмотрела на меня сквозь очки жена. Позже она вставит линзы, и это будет уже совсем другая женщина. А сейчас она смотрела на меня как студентка, случайно забравшаяся ко мне в постель.

— У тебя все колени в книгах. Что читаешь?

«Знаешь, чего мне стоило сказать ему: «Уходи, я тебя не люблю»? Это как вырезать часть себя, как аборт сделать самой себе», — процитировала мне жена… Она вспомнила про синяк на коленке, который появился недавно. Синяк был знатный, с небольшую тучку на небе кожи. «Вот так вот ходишь-родишь по жизни, получаешь тумаки неизвестно где, от кого, бьешься, пока не прибьет к какому-нибудь острову, который по ошибке сначала примешь за материк». Шила прикрыла синяк своим смущением, а потом одеялом.

— А позитивнее ничего нет? — поставил я поднос с чашками на постель прямо перед Шилой.

— «Море ей снилось так часто, что даже ее карие глаза начали менять цвет», — перевернула страницу Шила.

«Дворник, — слышала Шила сквозь сон, как скреблась в углу зимы лопата. — Он убирает пыль, зимнюю пыль с дорог, которая за ночь упала с неба. Значит, в комнате, как бы она ни была мала, тоже есть небо… За ночь я тоже, наверное, покрываюсь пылью, иногда я ее даже чувствую, когда встаю ни свет ни заря, чтобы смыть холодной водой в ванной над раковиной, повесив свое лицо на зеркало. Потом убираю пыль щеткой с зубов. Потом вытираю лицо полотенцем. Это и есть влажная уборка. — Она посмотрела на телефон, тот вот-вот должен был запищать. — Надо сделать уборку, надо».