Гордон Корман - Рестарт

Джоэл сегодня, скорее всего, в школу не пришел.

Доктор Нгуен возвращается в смотровую комнату с широкой улыбкой на лице.

– Что ж, молодой человек, у меня для вас две новости – хорошая и превосходная. Хорошая новость заключается в том, что остаточных последствий сотрясения мозга у вас не обнаружено и вообще вы в отличной физической форме. А еще я выписал справку, позволяющую вам снова без всяких ограничений играть в футбол. Это, по-моему, превосходная новость. Примите мои поздравления.

Тоже мне неожиданность! Будто я не знаю, что отец долго искал и всего в шестидесяти милях от дома нашел-таки врача, который и покойнику разрешит играть хоть в защите, хоть в нападении.

По пути домой отец, сидя за рулем «мустанга», беспрестанно ругает «безмозглого Купермана», ни с того ни с сего запретившего мне выходить на поле.

– У доктора Купермана в кабинете висит диплом Гарвардской медицинской школы, – говорю я. – А у доктора Нгуена я диплома на стене не видел.

Отец смеется в ответ.

– Доктор Нгуен университетов из Лиги плюща не кончал, но это ничего не значит. Короче, ура, Чемпион! Ты вернулся в команду! – радостно восклицает он, а потом, нахмурившись, добавляет: – Может, хоть с тобой эти убогие начнут наконец выигрывать. [12] Лига плюща – ассоциация восьми старинных и престижных американских университетов.

– Не «вернулся», а вернусь через три недели, – поправляю я его. – Такие у нас правила. Неделя – только бесконтактные тренировки, потом две недели полноценных. Только после этого я смогу выйти на игру.

– Как раз успеваешь к плей-офф, – не унимается отец.

Я к грядущему триумфальному возвращению на футбольное поле отношусь гораздо сдержаннее. И не только потому, что за соответствующее вознаграждение доктор Нгуен запросто выдал бы мне справку о том, что я вынашиваю тройню.

Медицинская сторона меня не очень-то и беспокоит – я знаю, что здоров. Это, скорее всего, подтвердил бы и доктор Куперман.

Мне даже любопытно было бы выйти на поле и проверить, покажу ли я себя таким же хорошим игроком, каким, как все говорят, я был раньше.

Но дело в том, что футболистом был прежний я. А снова становиться собой прежним мне очень не хочется. Особенно учитывая, как быстро вчера с подачи Эрона и Питона включились мои доамнезийные инстинкты.

С другой стороны, а что мне остается? Только футбол. Ведь из видеоклуба меня выгнали и друзей у меня там не осталось.

– Наконец-то все складывается в твою пользу, Чемпион, – продолжает отец.

– Но не так, как мне хочется.

– Это еще почему? Потому что на тебя окрысились несколько дохляков?

Ему не понять, почему разрыв с видеоклубом причиняет мне такую боль. Боюсь, я и сам этого не понимаю.

– Мисс ДеЛео, это она меня исключила.

– Ох уж эти мне учителя, – ухмыляется отец. – Им обязательно надо иногда делать детям втык, чтобы показать, что они в школе главные. Но заметь, из футбольной команды тебя не исключили. Как, кстати, и твоих друганов, Эрона и Питона. Когда я играл за школу, никто из взрослых на меня рта не открывал. Бывало, конечно, оставляли после уроков – но это так, для приличия. А после того, как мы выиграли чемпионат, я вообще посылал всех куда подальше.

– Кажется, Эрон с Питоном больше мне не друганы. – Эта мысль уже некоторое время вертится у меня в голове, но вслух я ее формулирую впервые.

– Да брось, Чемпион, не говори ерунду, – широко улыбается отец. – Та история с Уэбером и вчерашний шурум-бурум… Много же времени понадобилось, чтобы ты снова стал тем самым Чейзом. Матери не говори, но, по-моему, вчера ты все здорово устроил с Джоэлом. Четко о себе заявил.

Мне не хочется объяснять ему, что я и не думал о себе заявлять и ничего с Джоэлом не устраивал. Что это скорее Эрон с Питоном заявили о себе за мой счет. И понадобилось им для этого всего ничего: больное воображение и пена из огнетушителя.

До Хайавасси мы добираемся только к половине третьего. Идти в школу уже смысла нет. Высадив меня у дома, отец требует обещания ровно в четыре явиться на тренировку, имея при себе свежевыписанную медицинскую справку. Я обещаю. Но не потому, что мне так уж этого хочется – просто нет сил сопротивляться.

Я поднимаюсь к себе на второй этаж, выглядываю в окно и вижу скат крытой черепицей крыши. В следующий миг я вспоминаю, как сидел на ней, когда хотел побыть наедине с собой. Хотя, возможно, это было не воспоминание. Мне часто рассказывали про такую мою привычку, и теперь воображение рисует мне, как это было.

Поддавшись порыву, я поднимаю оконную раму и перекидываю ногу через подоконник. Потом медленно, с величайшей осторожностью вылезаю из окна. После того, что со мной случилось, я ожидал, что мне будет страшно. Но нет, крыша оказывается довольно пологой, и я чувствую себя на ней вполне уверенно. И даже как бы привычно. Это ощущение – отзвук той, прошлой жизни. В нынешней я на крышу не вылезал. И обещал маме никогда этого не делать.

Но мама сейчас на работе. А никогда – это слишком долго.

Удивительным образом мое тело само принимает позу, про которую мне говорили, что она моя любимая: задница на кровельных плитках, ноги согнуты в коленях, ступни, носками вниз, всей площадью опираются на крышу. Это срабатывает мышечная память. Ее амнезия не стирает.

Я понимаю, почему мне так нравилось сидеть на крыше. Здесь тихо и уединенно. Внизу во все стороны раскинулся город, но тут вверху я недосягаем.

С крыши мне видно школу и футбольное поле, на которое я через пару часов выйду. Подальше в сторону центра – дом престарелых на Портленд-стрит, где живет мистер Солвэй. А вон там парк, в котором мы снимали «Лиственного человека». Стоит мне подумать об этом, как в горле тут же поднимается ком: Брендан больше никогда в жизни не позовет меня на съемки своих сумасбродных клипов.

Отец говорит, что я снова стал тем, прежним Чейзом. Когда-то я сам к этому стремился. А сейчас больше всего хочу быть тем, кем я стал после падения с крыши.

Но теперь это уже невозможно.

Глупее меня нет никого на свете.

В школе у меня сплошные пятерки, но это ничего не значит. А если и значит, то только то, что я умею готовиться к тестам по географии. За знание людей больше двойки с минусом мне поставить нельзя.

Я позволила этому придурку, этому Альфа-Крысу одурачить себя, поверила, что он исправился. Говорят, черного кобеля не отмоешь добела. Так вот зловредного подонка вроде Чейза Эмброза отмыть еще в сто раз труднее. Ну навернулся он с крыши, ну заработал амнезию – что с того? Человек не перестает быть негодяем только оттого, что не помнит, каким негодяем был раньше.

Я не могу смотреть в глаза своему брату – и не потому, что они у него заплыли, как от прямого попадания пушечного ядра. Я страшно перед ним виновата. Ведь это именно я убедила родителей, что опасность миновала и Джоэл может вернуться домой. А в результате подставила его под тот же огонь, который сломил его в прошлом году. И теперь я готова волосы на себе рвать от отчаяния – но руки у меня кривые и за волосы ими нормально не ухватиться. Все у меня вкривь и вкось. Все не как у людей!