Иван Охлобыстин - Небылицы и думы [litres]

Чуть позже мы сдали в аренду театру, для спектакля, свадебное платье жены. На это жили полгода. В моем смокинге поженили одного друга и похоронили другого. Вот это я называю – отработал гардероб.

Что сейчас во МХАТе, не знаю, поскольку за свою жизнь я был там только один раз, на премьере одной из собственных пьес. Такие у меня отношения с театром. Яркие, но мимолетные, словно китайский фейерверк.

Не удалось пережить большего – в самый канун Миллениума кум Михаил, обалдев от масштабов коррупции, «засандалил» директору МХАТа ногой в пах. Пришлось и куму, и мне от МХАТа дистанцироваться.

Недавно мог пойти на постановку Игоря Ивановича Сукачева «Анархия», но не пошел, потому что Игорь Иванович сам виноват – прочел Ксюхе на кухне избранные места из пьесы. Через слово мат. Ксюха сказала, что идти на премьеру нельзя, могут увидеть и в Патриархию «стукануть», что я на матерную пьесу ходил. С другой стороны, в этом есть свой плюс – на вопрос: «Как тебе?» – я честно отвечаю: «Не видел, но уверен, что выше всяких похвал». Игорь Иванович – настоящий художник. Я его четверть века знаю. Для него слава не главное, он правду ищет, как таможенный пес – наркотики.

Пожалуй, это все, что у меня было с театром.

Но некоторые вещи я понять успел.

Перво-наперво я понял, что существуют люди, которые действительно любят и понимают театр. Их единицы, и они чаще проходят по контрамаркам. Остальные театр любить только хотят и честно покупают билеты. Понятное дело, мне – автору – вторые гораздо ближе.

Также я уяснил, что театр самодостаточен, под стать бурбону – ему, по большому счету, никто не нужен, у него все свое. То, что на спектакль иногда приходят случайные люди, – это нелепое исключение из правила.

И наконец, мне открылось, что театр начинается там, где заканчивается объективная реальность. Они несравнимы, как сметана и вьюн-однолетка. Их проецируют из разных галактик. И это всегда конфликт. Человеку несколько часов внушают, что театр – это лучшее место на Земле, но ни за что не позволяют остаться в зале навсегда. Привыкнуть к этому невозможно, с этим можно только смириться.

При всем этом: если где-то есть окончательная правда, то она есть в театре. Только в театре правда – существительное, вне театра правда – глагол. Всегда в развитии и углублении первоначального смысла, который в ходе улучшения чаще всего меняется на противоположный.

И любовь. Любовь тоже представлена в театре статичной моделью. Герой любит или не любит героиню, героиня любит или не любит героя. Максимум – война, чума, достаток, образование мешают любить одному из них.

В жизни, как правило, любить мешает один другому, а катаклизмы носят характер фонового события, не влияющего на развитие отношений. Только для простоты запоминания. Удобно, как магнитик на холодильнике.

Что еще я могу добавить? А! Самое главное! В честь бывшего театрального актера – святого Порфирия я закладывал первый камень в основание посвященного ему храма в телецентре «Останкино».

Порфирий был любимым актером гонителя христиан Юлиана Отступника. Однажды Порфирий должен был играть сатирический, антихристианский спектакль, где по роли он принимал крещение в купели. Порфирий действительно был хороший актер, он понял сверхзадачу, поверил в предлагаемые обстоятельства и принял Христа всем сердцем. Покинув купель, Порфирий тут же произнес пламенную проповедь. А говорил он, как хороший актер, более чем хорошо.

Сначала император Юлиан и римляне дико ржали, думали, это тонкий троллинг, потом поняли, что смешным тут не пахнет, и разорвали Порфирия на куски.

Читая его жизнеописание, я невольно вспоминал Олега Даля, Владимира Высоцкого, Андрея Миронова и еще несколько человек, которые ассоциируются у меня со словом «театр» в первую очередь, которые сделали меня и еще несколько миллионов человек такими, какие мы есть сейчас.

А мы ничего, кстати.

Спорт – это следующий этап после создания каменного топора. Дополнительная нагрузка на руку, спину и предплечье сказывалась по вечерам у костра. Но эффективность топора сделала спорт необходимым. Позже, по склонности человека к улучшению, спорт стал доступен всем. И шаг за шагом мы дошли до фигурного катания.

Но что по мне – нет ничего лучшего боевых единоборств, поскольку оные менее всех обременены праздностью. Если не это, то шаг назад – к регби, которым я занимался в секции на стадионе «Красный Балтиец».

Через год занятий из секции пришлось уйти. Святая правда – я не командный игрок. К тому времени там же, на стадионе, открылась секция морского офицерского боя, которую возглавлял мичман запаса Валерий Нарышкин – человек путаной судьбы, тучного телосложения и ученик основателя школы айкидо Морихея Уесибы. На моих глазах он уложил снопами десять человек, причем ни разу не ударив ни одного из них.

Этот более чем своеобразный, сильно пьющий человек с замашками пирата научил меня, наказуя, не уподобляться. А это главное правило любого боевого искусства. В битве побеждает не человек, а его правда. Позже Валерий очередной раз ушел от жены и поселился в спортивном зале, пока участковый не предложил ему оформиться в общежитие института на Соколе. Последний раз я видел Валерия на выставке «Золотой клинок»: он бухал с кузнецами.

После армии я пошел учиться ножевому бою к Юрию Федоришину. Мне его рекомендовал обалденный парень Максим Дедик – пятикратный чемпион мира и Японии по карате, если ничего не путаю, конечно. Максима прозвали «танцующий чемпион» – потому что после каждой стремительной, жесткой победы Максим имел обыкновение танцевать под песню Виктора Цоя «Но если есть в кармане пачка сигарет». Но так говорит легенда.

Именно Максим показал во время какого-то рядового, отборочного чемпионата на одиноко стоящего Юрия Федоришина и сказал, что, если нож, то Ронин. У Юрия была такая кличка. Когда-то Юрий служил в спецназе ГРУ, а когда Союз распался и его родная Украина отделилась, он уволился в запас из-за непреодолимых внутренних противоречий.

Когда ученик Юрия Сергей Бадюк заболел онкологией, Юрий в течении года каждый день в шесть часов утра приезжал к Сергею, вез его в спортзал, надевал перчатки, надевал перчатки себе и, похлопывая ими, говорил перед тренировкой: «Умри, как солдат-салага!»

Через год в отрицание всех законов природы Бадюк исцелился, а год изнурительных боев сделал из него непревзойденного бойца и отчаянного человека.

Тренируясь у Юрия, я был вынужден сдать норматив на черный пояс по карате, что сделал чудом, дважды поломался, но пояс получил из рук самого Иона Блюминга – ученика основателя карате. Конечно, каратистом я от этого не стал, но был искренне умилен желанием тренера приобщить меня к своему стилю.