Александр Жулин - Душа убийцы — 2

Трибуны тут взвыли. Так, будто бы близился гол.

До конца дистанции осталось два круга, и Топ… да! Он обошел Джонсона! Словно бы нарочно придерживал силы, пока бежал вне стадиона, чтобы продемонстрировать потрясающий спурт на глазах всего города! Он опередил Джонсона на полметра, а вот и на метр, а вот и на два!

Шум был такой, будто «Спартак» ложился костьми за победу.

— «Сойди с трассы!» — вот так он ответил однажды! — вскричала Сабина, и звон ее голоса прорезался через оглушительный грохот трибун.

А Джонсон!.. Усльшав возглас Сабины, Джонсон его принял по-своему, Джонсон споткнулся!

Да-да, он споткнулся, молодчина Сабина! Джонсон сбил ногу, Топ устремился вперед. Трибуны ревели, я почти не слышал Сабину. Вряд ли ее слышал и Миша, и, видно, поэтому, важно кивая, он все ближе склонялся к ней.

Сабина же…

— Решила, что бредит! — донеслось до меня. — …Недостает углеводов!.. Побежала, валилось из рук!.. Сок манго, сон манго!.. Зацепилась, упала!.. Здесь и вот здесь!.. — похлопала себя но бедру, вздыхающий Миша приложил свою якобы целебную ладошку к ушибам.

Я возмутился.

— Однако представьте! — звенела Сабина вне себя от шума трибун, от охватившего ее возбуждения, вызванного, по моему неколебимому мнению, единственно оттого, что Кроссовка, та, которую она когда-то собственно вручила пломбирчику, мелькала сейчас впереди подошв темнокожего Джонсона, и Топ как никогда был близок к тому, чтобы выйти на международную высоту. Я категорически отвергаю вашу подсказку, читатель, будто б Сабина была возбуждена присутствием рядышком пылкого Миши, хотя и согласен, что он был с ней рядышком слишком!

— Однако представьте! Когда я внесла… — грохот такой, какой бывает, если удар следует за ударом, — …перед ним на …колени — Обвал, шторм, неужели забили? А Сабина выпятила свои пухлые губки, знойный воздыхатель потянулся было навстречу, и я уже не мог не вмешаться… Однако она не могла прервать свою речь и отстранилась! Закончила: — …когда я нежно шепнула: «Вот, милый, тебе недостающие углеводы!» — представьте, он… он…

— Впился в ваши уста! — не выдержал темпераментный паренек.

И я, вспыхнув не менее, ибо наблюдать прелестную, беззащитную женщину в таком возбуждении, в таком страстном желании отклика и сочувствия, и наблюдать рядом с ней это стертое существо… словом, видеть все это и оставаться спокойным невозможно мужчине! Я был готов… О, я не знаю, на что бы я не был готов!

— Нет, — просто сказала Сабина, — не впился. Отбросил стакан с золотистым, наполненным углеводами манго и… захрапел! — сказала она и запечалилась. И Миша притих, и я было задумался, да вдруг спохватился: отчего тишина?

Словно бы что-то звенело, звенело, натягиваясь, да вдруг оборвалось. Ни я и ни Миша, — может быть, только Сабина? — мы не заметили, как и когда это случилось.

Лопнуло и — тишина.

Космическая тишина.

Очистительная.

Гол не забили, игра кончилась, Спартак не сумел отыграться.

Дальнейшее вспоминается смутно. Помню белые халаты врачей, помню вялого Топа, укладываемого на носилки.

Помню шепот: «Тепловой удар! В марафоне не редок. Слыхали про Лассе Вирена?»

Но что было Топу до лестного сравнения с Лассе Виреном? Топ проиграл, Топ не вышел на международную высоту.

Когда, оживленный врачами, он подошел, Миша сказал ему то, что сказать просила Сабина:

— Слушай, Топ, ты — неудачник! В свои двадцать пять ты не смог победить Джонсона, чемпиона крохотной африканской страны, которого кафедра физкультуры с трудом уговорила пробежаться с тобой. А он — ей-ей! — не хотел этого!

— Он не хотел этого потому, — продолжал Миша азартно, — что в действительности Джонсон, может быть, не чемпион и даже, может быть, вообще не бегун, поскольку ни в одном справочнике нет не только имени Джонсон, но и сведений о легкой атлетике на его крохотной Родине.

— Послушай, Топ, ты — маньяк! — наяривал Миша, ощущая молчаливую поддержку Сабины, — пять с чем-то лет ты занимаешься бегом, но все, чего ты добился, это пяток институтских рекордов под визг мальчишек, которым наказано было визжать, раз их отпустили с коллоквиума, да возможности закончить дистанцию как раз ко времени окончания футбольного матча — иначе трибуны бы были пусты. Даже сегодня, в городской день бегуна, ты, как и сто девяносто два других доморощенных марафонца, не осилил сорок два километра, ты, Топ, испекся, и ты — сумасшедший! Ты променял Сабину, эту очаровательнейшую Сабину…

— Заткнись! — заорал Топ, воскресая после теплового удара. Я решил, что наконец-то в нем пробудился супруг. Возможно, так решил и многоопытный Миша, поскольку проглотил дальнейшие комплименты в адрес Сабины.

— …на износившуюся старую туфлю! — вот так он закончил.

Что было дальше — вы догадались, конечно. Удар Топа был тщательно выверен: ощипанный Миша брякнулся точнехонько между скамьями. Будто шар, по прямой вбитый в лузу.

И не встал.

А я растерялся. Хлопоча над пасмурным Мишей, усовещал Топа: «Ты, Топ, чего? С кем ты связался? Ему же, ничтожному, хилому, за пятьдесят перевесило, а ты — чемпион!»

Я растерялся, но Топ вспомнил, что он — чемпион. Глянул коротко на отдыхающего паренька и пошлепал с голых трибун: стадион опустел, «Спартак» проиграл. На мне же осталась Сабина, остался и Миша. В глазах Сабины сейчас не было моря — темный омут в них был. Миша был недвижен, как труп.

Было ясно, что Топ не вернется, и я занялся тем, который выглядел бездыханным:

— Вставай же, приятель, очнись!

Пожилой Миша скосил глаз на меня. Я понял его.

— Топ ушел! — сказал я.

— Как так ушел? — На всякий случай он не вставал. — Как это ушел? Ну, задам ему трепку! Задержите его!

— Разве задержишь оленя? — грустно сказала Сабина.

— Где этот хмырь? — паренек бодро вскочил и крутанул головой словно бы в поисках Топа. Но это неумно: вертеть головой после такого удара! И паренек схватился за шею: такой это человечище, Топ, что что бы ни сделал — все будет на совесть.

— Где этот хмырь? — горько переспросила Сабина. — Да уж, конечно, опять побежал!

— Бегал оленем, а прыгать станет козлом! — пригрозил Миша, грея затекшую шею ладонью. — Затеять драку из-за потрепанной туфли!

Сабина! Как она вскинулась, погрустневшая гордячка Сабина, уяснив окончательно, что Топ, ее муж, затеял драку исключительно из-за Кроссовки, из-за негодяйки Кроссовки, которая даже в минуту позора своего обожателя вела себя как королева. Совсем легкое, почти незаметное «хи-хи-хи» соскочило с ее розового язычка, проглянувшего через полинялые полоски шнуровки. Она никогда не выказывала своего женского превосходства, наша Кроссовочка, воистину, неприступность, уверенность и в меру иронии — то, что и нужно, чтобы подвигнуть мужчину на подвиг!