Александр Жулин - Душа убийцы — 2

Однако руку Дашкину выпустил из-за этой гадюки. Вывернулась Дашка и ногой ему в пах. Да сбила с ног, да навалилась всеми восемьюдесятью килограммами, да давай кулаками тузить.

И Ленька опять же. Подскочит, ударит ребром доски — по тому месту, где кость брючику ограняет — отскочит! Доска тяжела ему, двумя руками ее поднимает, — и ну отца по ноге, ну по ноге! Нога так и дергается, так и подпрыгивает.

Ребром-то куда сподручнее, чем если гвоздем: от гвоздя только кровь, а что от нее?

Лицо Дашкино от грязи черно, из глаз течет, из носа течет, плечом утирается, а только сидит на муже верхом и колотит, колотит, колотит…

Дачник, слава те, объявился. Рядом встал. В тапочках.

И дачница сидит, очумело качается.

Сын дачников колыхается.

А вот Саня работает. Подойдет с лопаточкой, ударит батю по морде, снова примеривается.

Соседи в калитку вошли.

— Глянь, сыновья — на отца! — говорили одни.

— В милицию, ой, в милицию надо бежать! — говорили другие.

— Эй, Дашка, остынь! Убьешь чего доброго!

Чего под Руку лезут? Их звали?

— Глянь-ка, и маленький на отца!

— В милицию, ой, в милицию!

— За что его? С дачницей путался?

Очень дачницу здесь не любят. Шатается по поселку в шальварах. Все — в желтых шальварах! В темных очках.

Все — в черных очках! В пол-лица эти очки! Как подсолнухи эти штаны…

— Дарья Семеновна, — дачник бормочет, — может, довольно?

Ну чего? Чего под руку? Золотая минута!

Тут еще сын этот длинный:

— Пойдем, пап, пойдем! Тебе готовиться к Байконуру!

А Федька, гад, спит. Спит, сукин кот! Все ладони, кулаки все отбила — ему хоть бы хны! Разрыдалась вдруг Дашка.

— К Байконуру, пап! К космосу!

Не глянула на соседей, на дачников. Подняла под мышки, потащила, поволокла мужа в дом. Загребают землю железные Федькины пятки…

По Ярославке это случилось, недалеко от Москвы. За четырнадцать лет до двадцать первого века.

…На другой вечер стучит Федька, трезвый и хмурый.

— Выдь-ка, — зовет, — не бойсь, я проспался!

Пухлые пальцы легли на щеколду. На пухлой руке повисла жена.

— Я мириться, — Федька сказал, — я от Дашки! — И бутылку крутнул. Булькнула водка.

— Не пью! — из-за двери ответили.

— Я те деньги на зубы-то дам! — крикнул Федька. — Я на тракторе, знаш? Сколько надо, столько и напашу!

— Ему на Байконур улетать! Ему некогда!

Ишь развизжалась. Словно сама ракеты пускает. Ясно дело, думает Федька, от гадюки такой и сам на Луну удерешь!

— Я угощаю-то, я! — решил пояснить. — И за дачу можете не платить!

— И так не будем платить! — дачница из-за двери. — Как машину достанем, тут же уедем!

Ясно дело, думает Федька, гордится! А гордится-то чем? Я, что ли, там не работал? Небось побольше его получал! Подумаешь — анжинер!

Ясно дело, думает Федька, решил затаскать! Туда напишет, сюда!.. Указ поминал!

Плюнул в сердцах. Пошел к участковому. Прямо домой — как Дашка учила. Свой участковый-то, поселковый!

Постучал.

Участковый гантели гоняет.

Встал в дверях. Бутылку в кармане ощупает — уверенности прибывает. Наконец выложил. А участковый:

— Не знаю. Не слышал! И вообще, некогда: ночное дежурство.

С тем гантели кладет, идет обливаться холодной водой.

Разинул рот Федька: как так не слышал? И горлышко из кармана высовывает.

— Обалдел? — говорит участковый. — Дождешься!

— Да я так, хитрит Федька, — из кармана в карман перекладываю. Зайду завтречка.

— И не думай! — рубанул участковый. — Пока, будь здоров!

Разинул рот Федька: никак и этот не хочет с ним пить? Водка-то дорогая, Столичная, не какой-либо сучок!

Хотел к Дарье пойти (подфартило с бабой-женой: утром рассольчику подавала, советы дает!), хотел посидеть чинчинарем, своей семьей свое выпить, да такая тоска взяла, что вдруг встал на дороге, уставился в небо: в небе звезды горят, самолетик летит…

Раскрутил Федька бутылку, да с маху всю себе в глотку и вылил.

Но поперхнулся. Закашлялся неожиданно. Неужто и вправду не знал участковый? Неужто не подавал заявление дачник?

От этого глотку-то и скрутило.

Так уж и некогда им!

Сволочи!

Рассказать о себе…

Рассказать о прежних своих воплощениях? Не в этом ли сущность или, вернее, источник фантазии, творчества? Литературного творчества как процесса вспоминания прожитых жизней?

И получается: чем больше было прожито прежде, тем талантливей автор!

И получается: у неталантливых все еще впереди! Столько прожить еще, столько перечувствовать предстоит!

Не завидую тем, кто талантливей!

И к кому теперь обратиться? Лиде не спится. Муж вчера ездил во двор, и там ему доложили с участием, что ее лапали братья Матыкины. Ей Славка не сказал ничего. Усидел пару вермутов с другом Виталием, спит.

Чем кончится это?

Поперек второго матраца лежат рядком девочки. Сопят себе в дырочки, только Женька ворочается, забирая на себя одеяло. Хорошее одеяло, ватное и просторное, хватит на всех, а Женька все забирает!.. Надо подняться!

Лида встает, идет к девочкам. «Хорошее одеяло, ватное и просторное…» — пытается сбить себя с мыслей о гадах Матыкиных. О том, как, тиская и затаскивая ее в подворотню, смрадно дыша, перебрасывались: «Гля! Никак снова с икрой? — Не, просто пузо здоровое!.. — Трусишки, трусишки таш-ши! — Ой! Схватил за …..! Мохнатенькая!»

Обернувшись, Лида смотрит на мужа. «Этот безногий, — приходит в голову спокойная правда, — загубил мою жизнь!»

Но тут же пугается: ой! Беда, что пришло в голову!

По старой деревенской привычке крестится в угол, да поднимает глаза и сует в рот кулак: с портрета, укоризненно наблюдая ее, усмехается вождь и учитель.

«Дорогой товарищ Сталин, Иосиф Виссарионович! — обращается мысленно Лида. — Вот Вы оставили нас, и как же теперь? К кому обратиться? — жалуется Лида беззвучно, а глаза заполняют обильные слезы. Но тут понимает, что слова ее напоминают упрек, и снова кусает кулак. — Спасибо, конечно, за Вашу заботу! Вы всегда будете с нами!»

И снова плачет, раскаивается; что думала плохо о муже. Хочет обнять его, но не смеет. Что-то мешает ей.

Самолюбив Славка. Ой, горд! Лида не всегда понимает его. А себя? Вот только что повторяла злые слова, вот разжалобилась, застыдилась, но что еще, что теперь-то мешает спокойно уснуть?

Вечером накануне.

— У меня дома порядок! Жена только против словечко — я бровь поднимаю, и все, залп Авроры! — откинулся Славка на спинку стула. Уперся пьяненьким взглядом, ждет, что ответит Виталий.