Александр Жулин - Душа убийцы — 2

На какое-то время затихло. И вдруг — точно выстрел из пушки! Гром, затем — тишина. С громом они вынеслись быстрее торпеды и мгновенно истаяли в тишине.

Однако не успел я успокоиться, как сзади послышался нарастающий вой. Еле успел вскочить, едва успел увернуться, как мимо пронеслась Афродита. На ней …

Нет, об этом надо с отдельной строки!

На ней восседал Стас. В алых доспехах, величавый и важный. Торжествуя, он выкликивал: «Нырав-ноитех» — я разобрал. Что это значило? Но звук его голоса тут же пропал, потому что они скрылись за курчавым холмом. Рев мотоцикла, вонь выхлопных газов, неясная фраза, серебристо-красный бурунчик и ничего! Я поспешил на вершину холма, но сзади вновь слышалось:

— Ник-ах-лы — …

— Умерь скорость! — с досадой кричу. Неужели она покорилась? Нет, неужели? Я стал расстегивать рукав кожанки, чтобы взглянуть на часы, но сзади послышался новый шум — они исхитрились совершить полный круг!

— Ста-ба-жа-ют-да-а-ба-жа-ют! — доносится до меня, и они исчезают.

Нет, скорость такая невероятна! Спешно я занялся вычислением, но не успел: треск мотоцикла раздался снова внизу.

— Сбавляя газ! — ору что есть силы. — Двигатель разнесет!

Но их уже нет.

Кричать кто-либо бесполезно. Я и пляшу на холме, и свищу — все не впрок, и слышится будто бой барабанов, и визги труб, грохот медных тарелок, и, сопровождаемый этим музыкальным фейерверком, крутится вихрь.

Изловчившись вращать голову соответственно этому вихрю, я наблюдаю не только контур движения, но различаю и гримасы и даже оттенки гримас на лице Стаса. Вот рот распахнут. «Стальная рука!» — угадываю смысл восклицания, они исчезают. «Стальная нога!» — улавливаю на новом витке. Умчались. «Гибкий хлыст!» — их снова нет.

А что Афродита? Молнии освещают ее, восторгом светится фара.

У меня кружится голова. Бессильно опускаюсь на траву.

Ах ты, зараза! — шепчу, потрясенный изменой, изнемогая от слабости. — Да будь же все проклято!

В тот же миг, тормознув передним колесом, она принимает вертикальную стойку задком вверх. Взлетает и холосто вращается в воздухе заднее колесо, спицы блестят, в то время как Стас летит кувырком через руль. Сама же красавица опускается и, слегка виляя ладным задком плывет в мастерскую.

— Нормальная техника! — крякает Стас. — Забираю ее! — И отключается.

А у меня кружится готова. Боком сползаю с пригорка, кручу вентиль, подставляю затылок под струю прохладной воды.

Когда подошла Стелла (уж не она ли была за холмом?), мы представляли жалкое зрелище. С волос по лицу моему растекались ручьи, Стас вообще не вставал, так и валялся в грязи. Стелла смеялась.

— Чего ржешь? — мрачно приветствовал ее Стас.

— Я не ржу! — ответила Стелла и опять засмеялась.

— Что она, лошадь? — спросил я, отжимая свои длинные волосы.

— Что же ты скалишься?

Он, похоже, приложился весьма концентрированно. Разве было похоже на Стаса — пропускать небрежность подобных ответов.

— Я не скалюсь! — смеясь, сказала она и положила руку мне на плечо.

— Ты, похоже, приложился весьма концентрированно! — говорю ему. — Что она, тигр саблезубый, чтобы скалиться?

Стас вопросительно глянул — она не сняла свою ладошку с плеча. Я распрямил грудь. Он шевельнулся, скривился, схватился за бок. Перевалившись на четвереньки, встал на колени, игнорируя то, что вокруг была жидкая грязь. Опираясь на лапы, поднялся.

— Вы будто не прочь повеселиться вдвоем?

— А как же! — ответила Стелла и засмеялась.

— Смотри, котик, держись молодцом!

Вместо ответа я выставил большой палец.

— Он всегда молодец! — сказала Стелла, прижимаясь ко мне. (Она! Кто же еще был за холмом?)

— Я знаю, — сказал Стас. — Он такой молодец, прямо ух! Что на трассе, что…

— Прямо ух! — я вмешался.

Было неясно, к чему надо готовиться: он возился с пуговицами на своей куртке — то расстегнет, то снова начинает пропихивать в узковатые петли; он разглядывал себя в зеркальце — поворачивая лицо так и сяк; долго-долго расчесывал волосы щеткой — нет чтобы для приличия почистить штаны! И то казалось, что без скандала, без драки не обойдется — так он нарочито медлил, то вдруг верилось, что он вот прямо сейчас по-доброму подмигнет, как один он только умеет, и отправится восвояси. В конце концов, Стелла явно отдавала предпочтение мне!

— А вот это, — начал он, но Стелла перебила его. Лицо ее изменилось — враждебность появилась на нем. Странным, металлическим голосом, обращаясь к нему так, как будто меня не было рядом, она протянула:

— А вот это — россома-аха…

Стас вздрогнул. Приценивающе посмотрел на нее — так, будто меня здесь и не было. И неожиданно неловко, тяжело повернулся. Ничего не сказав, не оглянулся — пошел прочь, загребая по-ковбойски носками.

Что-то щелкнуло, хрястнуло. Это челюсть моя отвалилась. Чтобы Стас так просто взял и ушел? А обмен взглядами между ними? Гордость не позволяла накинуться на Стеллу с расспросами, а когда я узнал продолжение намекающей Стеллиной фразы (много позже, из глуповато-похабного анекдота о том, как в рифму отделывался от посетителей экскурсовод зоопарка: а теперь идите на …), меня больше всего поразил не цинизм, а отчаянность этой пичуги: ведь непредсказуемый Стас мог в ответ выкинуть что угодно и в этом же роде, мог и ударить, и пустить что-нибудь тяжелое в ход — из песни слова не выкинешь, иначе это был бы не Стас (и была бы не Стелла).

А этот момент в голове не уложилось только одно: почему покорился?

Ласковые пальцы пробрались по плечам к шее — я и растаял, но и надулся: что это за сговор у меня за спиной?

Она забежала, заглянула в лицо. Я отвел глаза в сторону. Она опять выскочила, веселая и шкодливая. Я не выдержал, рассмеялся. Она прыгнула на меня, повисла на шее, болтая ногами. Пятясь, я отступал внутрь мастерской, не отрываясь от сильных, упругих губ. А войдя, сразу повалился назад, на спину.

Пол, земляной, присыпанный от влаги опилками, мягко принял меня. Стелла была в дорогих, со множеством иностранных наклеек вельветовых джинсах. Я помнил об этом и осторожно придерживал ее на себе; она же зачем-то пыталась соскользнуть в сторону, вбок. Наконец она открыла глаза, губы наши отклеились. Из-под коротких, но очень густо растущих ресниц выполз затуманенный взгляд. Вот он заострился. По лицу еле заметно пробежала гримаска испуга.

— Почку застудишь! — шепнула она и быстрым движением просунула под меня узкую руку.

Сердце растеклось от забавной заботы, я опять потянулся к губам, но лицо ее, голова ушли вниз вслед за рукой, утепляющей мою поясницу.

— Подожди, — послышалось глуховато, — она нам мешает.

— Афродита! Так смотрит…

Я искоса глянул: в позе мотоциклетки, отвернувшей от нас фару и руль, и впрямь проступало беспокойное недовольство.