Кирилл Кобрин - Юбилейный выпуск журнала Октябрь

– Но я именно и намереваюсь вас застрелить, – растерялся ротмистр. – Как же-с… Не понимаю!

– Вот видите, – назидательно сказал Аристарх. – Ослом был бы я, если б согласился.

Ротмистр замолчал, словно читая про себя какой-то внутренний решебник. Наконец он в рассеянности сел с нами за столик и поднял на Аристарха измученные рыжие глаза.

– Но позвольте… Это немыслимо. Вы трус?

– Время от времени.

– Так я ославлю вас как труса! Погодите, я дам вам пощечину, и вы не посмеете…

– Сделайте одолжение, – сыто поиграл чугунными плечами старина Аристарх. – Не стесняйтесь.

Взглянув на ротмистра, я подумал, что тот едва ли удержит в руках тарелку с супом. Его усы, повторяю, блестели от капелек пота. Из-под обшлагов сразу, без манжет, тянулись к свету лампы синие, худые запястья. На запястьях змеились, нервно вздрагивая, вены. Такими руками просят милостыню, но пощечин, увы, не раздают. Мне стало жаль его, и я раскрыл портсигар, предлагая папиросу. Когда я поднес ротмистру спичку, то услышал, как в дрянной пьесе, надсадный кашель.

– Вы трус, – заговорил ротмистр, глядя мимо нас. – Вы говорите об этом запросто, как о простуде. Вы не желаете принять мой вызов. Вы смеетесь, вы брезгуете мной… Вы правы, да, правы: я не смогу вас ударить. У меня не осталось сил. И вообще ничего не осталось…

– Налейте-ка ему вина, – сказал я кельнеру.

– Благодарю. Сейчас, – кивнул ротмистр в сад, – я проиграл князю Чавчавадзе «Станислава» с мечами.

– Чепуха, – между прочим заметил Аристарх, всматриваясь в сумерки за балюстрадой. – Никакой он не князь.

– Ах, я знаю… Но это все пустое. Я сидел теперь под каштаном и вспоминал такой же, в Киеве, перед дядиным домом. Там… до войны. Мальчишкой еще, помню, взбирался на него, а ветви так упруго играли под ногами. Осыпался, осыпался белый цвет со свечей, как снег. Неужели все было сном? Где все это теперь…

Вдруг он достал из нагрудного кармана очки.

По тому, как он надевал их и как бережно поправлял обеими ладонями дужки за хрящеватыми ушами, я догадался, что очками своими он болезненно дорожит. Следом за ними наш visiteur извлек из-за пазухи и положил на скатерть браунинг.

– У меня из всего имущества осталось только это. И в комнату на чердаке я уже не вернусь, меня, сударь, изволите видеть, выставили вон тому как неделю назад. Что же прикажете делать? Я думал покончить с собой, но у меня не хватает духу. Меня нынче преследуют каштаны, понимаете? В Стамбуле, в Париже… Я ненавижу каштаны! Вы не принимаете мой вызов, воля ваша…

Мы со стариной Аристархом переглянулись. Ротмистр влажно моргал под стеклами очков, напоминая ребенка. Мой приятель взял со стола браунинг и повертел в ладони, а я нашел в портмоне и протянул через стол несколько купюр:

– Возьмите, здесь, должно быть, франков пятьдесят. Поешьте, снимите гостиницу, выспитесь и забудьте обо всем.

– За кого вы меня принимаете?! – из последних сил выпрямился ротмистр. – Я, сударь, русский дворянин!

– Ах, оставьте, – поморщился старина Аристарх. – Что ж такого, что дворянин? Со всяким может случиться. К примеру, я проснулся и понял, что родился мавром. Какого, скажите, дьявола делать из этого драму? Итак, возьмите деньги и не валяйте дурака. А пистолет оставьте.

– Вот вам еще моя карточка, – добавил я, ругая себя. – Утром, если угодно, навестите меня, и мы поговорим. Стреляться в наше время пошло.

Мы расстались.

Однако следующим днем, когда я мирно пил кофе, на веранду ворвался, оттолкнув слугу и гневно потрясая вчерашним браунингом, Аристарх:

– Вообрази, что за наглость! Едва рассвело, является ко мне в «Пари-Мариотт» этот пошлый князь. Чавчавадзе! Ты помнишь? Mince alors, Il était pieds nus ! [6] Черт возьми, он был босиком! ( фр. ) Да, да, не смейся, именно босиком! Ну, конечно, в черкеске и брюках, таких оборванных, что видно штрипки от кальсон! Я спрашиваю, чем обязан эдакой чести, и слышу рассказ. Наш ротмистр ночью проиграл ему твои пятьдесят франков. Но не остановился, подлец, а играл еще и выдал расписок общим счетом сотни на три. Натурально, cet idiot est désespéré [7] Этот идиот в отчаянии ( фр. ). , идет и прыгает вниз головой с моста Каррузель. Пьяные, ищут тело, ну, понятно, ничего не нашли. Позвали жандармов…

– Какой ужас! – сказал я, пряча рот за салфеткой.

– Ужас? Какой, к чертям, ужас! Оказывается, он объявил, что мы его поручители и теперь должны по этим его бумажкам! Я, конечно, указываю на дверь! В ответ mot pour mot [8] Слово в слово ( фр.). повторяется вчерашняя сцена, только с князем. Все снова проиграно. Выгнали из гостиницы, некуда идти, ночует где попало, достоинство дворянина растоптано! Каштаны, гори они в преисподней, в цвету, но теперь под Тифлисом! Crois-tu ? [9] Поверишь ли? ( фр. ) А? Извольте, говорит, обратно, по крайней мере браунинг – застрелиться. А нет – примите вызов за несчастного ротмистра и прочий вздор о дуэлях.

– А ты?

– Parbleu ! [10] Ей-богу! ( фр. ) – смутился мой приятель. – Ты спрашиваешь? Он был так жалок, что я дал ему сто франков и велел забыть ко мне дорогу. Какой-то нелепый спектакль! Возьми теперь себе этот дурацкий браунинг, не могу на него смотреть. Так мы встретимся вечером в Opéra , как договорились? Bien ! Я не прощаюсь… Каштаны! Вообрази, какой вздор! Каштаны! Помешательство!

Старина Аристарх, бормоча себе под нос и досадливо пожимая плечами, вышел.

Я взял браунинг, разрядил его и постучал пустой рукояткой по столешнице:

– А ну-ка, вылезайте! Ротмистр, он ушел, вылезайте же! И извольте объяснить, что все это значит?