Кирилл Кобрин - Юбилейный выпуск журнала Октябрь

Очки профессора Шляпентоха весело блеснули.

– Итак, любезный Мертвецкий, вы безусловно правы, – продолжил он свой рассказ. – Рано или поздно, через день или два, через месяц или через год, но мы, конечно же, достигнем острова Куо-Куа. И там я покажу вам одно удивительное явление природы. Оно перевернет все наши представления о планете Земля! Это будет открытие, которое сделает вас знаменитым. И меня, я надеюсь, тоже, – улыбнулся профессор. – Но для того, чтобы оно состоялось, мы должны попасть на этот остров.

– Что же это за явление природы? – вяло поинтересовался Мертвецкий.

– Ну как бы вам объяснить… – задумался Шляпентох. – Это такой белый свет…»

Клетчатое пальто – это было необычно. Все пальто в моем окружении были однотонными или в мелкую равномерную крапинку. Были еще тяжелые цигейковые шубы с неповоротливыми рукавами, с крючком под воротником, от которого становилось трудно дышать, с варежками на резинке. Но то зимой, а теперь была весна, как раз такая, когда обнажившаяся земля соседствует со снегом, еще не до конца растаявшим. Руки у меня были голые и красные от холодной воды, но мне это было все равно, я сооружала в ручье запруду. А пальто на девочке, которая смотрела на мое строительство с небольшой высоты своего роста, расчерчивали крупные красные и коричневые клетки, таких больше не было ни у кого в нашем дворе.

Девочка уселась на корточки чуть поодаль от меня и принялась делать свою запруду – выше по течению. Мы передавали друг другу то совок, то плоский камень, то круглый камень. Мы разговаривали сухо и деловито, как хирурги в операционной. В нашей работе была та слаженность, которая может появиться после долгих лет совместной работы или – вот как у нас – оказаться счастливой случайностью, неожиданным совпадением.

Когда наша работа была окончена и прозрачный жгутик ручья образовал два мутных озерца, мы разошлись. Имени девочки я так и не узнала. Для работы оно было не нужно, потому что никто кроме нас не принимал в ней участия. Так что обращались мы только друг к другу, а договариваться на будущее между детьми не принято.

Прошло полгода, прежде чем мы встретились снова. Мне предстояло пойти в первый класс, пройдя несколько собеседований с женщинами, у которых были слишком высокие начесы и странное желание подсчитывать квадратики и кружочки. На излете душного лета состоялось первое родительское собрание. Оставить меня было не с кем, по вечерам детский сад не работал, а бабушка жила на другом конце города, и к ней меня возили только на выходные. Поэтому мама взяла меня с собой.

На потолке жужжали стеклянные трубки, заливая синюшным светом, которому лживо приписывалось сходство с дневным, классную комнату, в которой собирались и рассаживались по партам, не подходящим им по размеру, многочисленные взрослые. Только двое детей было среди них: я и вторая непричесанная девочка, которая пришла со своим папой. Мы посмотрели друг на друга и сразу узнали. Но не стали ни махать друг другу, ни окликать – имени я не знала, она сидела на другом конце класса, да и разговаривать при таком количестве взрослых было бы невозможно.

Но мы, разумеется, оказались в одном классе. И жили в соседних домах. Я в корпусе один, она – в два.

После уроков мы играли в провожалки. Это означало, что сначала мы шли до моего подъезда, он был ближе, а потом до Янкиного, а потом опять до моего, и так по многу раз. Пока кто-то не говорил: ну ладно, пока!

– Пока, – с готовностью отзывалась вторая. – А то, может, зайдешь?

Тут было два варианта: либо отправиться к себе домой к супу в термосе, либо подняться к Янке.

Суп в термосе мне оставляла мама. Чтобы он был теплый. Газ я зажигать не умела, к тому же мама боялась, что он взорвется. У нее не взрывался, но у меня, судя по всему, очень даже мог. Суп отдавал пробкой, и если Янка не заходила ко мне, то я выливала его в унитаз. Несмотря на то, что я следила за тем, чтобы хорошенько спустить воду, мама меня разоблачила. На стенках оставался невидимый жирный налет, и мама догадалась, откуда он берется. После этого я месяца два честно старалась есть суп. Но его было ужасно противно вытряхивать в тарелку. Особенно если это был грибной с лапшой, похожей на белесые корни, или щи с полупрозрачными капустными водорослями.

У Янки папы днем никогда дома не было. Но иногда там оказывалась бабушка, высокая худая старуха. Странно было, что старуха – и худая. Моя бабушка была маленькая, вся округлая и мягкая, как тесто, из которого она лепила пирожки. И все бабушкины подруги имели ту же пшеничную природу. Но у Янки вся семья была странная. Мама у нее была геолог и постоянно в отъезде, я ее и видела-то всего пару раз. Она торопливо здоровалась и сразу убегала в комнату, словно стеснялась, что ее застали дома. А папа был альпинист, и про него Янка рассказывала, что он спит в гамаке, привязав его к батарее и вывесив за окно с девятого этажа, чтобы не отвыкать от высоты. Иногда я ходила под Янкиными окнами не без тайной надежды увидеть этот самый гамак на стене дома. Но ни разу не увидела. Наверно, потому, что вывешивался он только на ночь, а ночью меня гулять не выпускали.

А Янкина бабушка варила суп с тараканами. Янку это нимало не смущало. Она вылавливала тараканов и ела суп как ни в чем не бывало. А меня смущало. Я не хотела есть суп с тараканами. Но отказываться, после того как уже налили, было неловко. Меня выручала Янка, она съедала вторую порцию. Она всегда была голодной. И если мы шли ко мне, то спасала и мой суп, и моя мама была очень довольна, что я так хорошо ем.

Летом мы тоже не разлучались надолго. Обе оставались в городе, отпуск у родителей был короткий, на все лето его не хватало. Мы играли в клады. Удивительно, сколько всего можно найти на земле! Деревянная вазочка. Заколка из желтой пластмассы. Иногда даже мелкие монетки. Когда их набиралось достаточно много, мы покупали себе мороженое. Я больше всего любила эскимо, которое мама мне никогда не покупала, потому что рано или поздно оно падало мне на колени или под ноги. А Янка любила самое дешевое – фруктовое. Если начинать его есть от стенок стаканчика, аккуратно обводя их деревянной лопаточкой, а потом эту самую лопаточку воткнуть в середину, то из него тоже можно было сделать толстенькое лиловое эскимо.

Все найденное считалось общим, и вещь брал тот, кому она нужнее или кому больше хотелось. Янка взяла себе деревянную вазочку с отколотым краешком, зато отдала мне фарфорового котенка, найденного в песочнице совсем в другое время, поэтому она вовсе не обязана была делиться. Но она знала, что я обожаю кошек, а живую мне завести не разрешают из-за аллергии, и я собираю все, что могу о них найти: открытки, книжки… И вот отдала мне своего котенка с цветочком на шее и игриво поднятой лапкой.