Кирилл Кобрин - Юбилейный выпуск журнала Октябрь

С тех пор, как банк объявился, Галя ждала, когда же Алена заговорит с ней о продуктовых долгах.

– Галь, зайдем, – просит хозяйка.

Галя проходит с ней в подсобку через магазин, плотно заставленный тремя морозильными камерами с мороженым, окорочками и продуктами быстрого приготовления.

На стене подсобки висит желтый календарь за позапрошлый год с изображением Иисуса Христа. На посудном шкафу жухнет букет роз, подаренный Алене мужем на давно прошедший день рождения. Красные бутоны так и не распустились и, засохнув, пошли желтыми разводами. На столе лежит тетрадь. Толстая школьная, в твердой обложке, которую Галя обычно держит под прилавком.

Галя садится за стол, передвигает к стенке три чашки с остатками чая и растворимого кофе, ставит на освободившееся место локти и обхватывает голову холодными ладонями, закрыв уши, словно не хочет слушать того, что хозяйка сейчас скажет.

После ухода Сергея в Мую Галя осталась без денег. Алименты Сергей заплатил один только раз, и то – с официальной зарплаты, а неофициальная у него была больше, и каждый месяц она уходила на ту женщину и ее детей.

Галя пошла в администрацию села – она стоит тут же, за клубом. Деревянный барак с российским флагом на крыше и с деревянной дорожкой – над высоким сорняком летом, глубоким снегом зимой и жирной грязью весной и осенью, – которая ведет от задника к деревянному туалету.

Глава Алексей Гаврилович принял Галю в своем холодном кабинете с длинным полированным столом и с портретом президента на стене за креслом.

– Галя, ты развестись забыла, – перебил он ее жалобы.

– А? – переспросила Галя.

– Ты же официально с Сергеем не развелась, – сказал глава. – Для государства вы – муж и жена.

– Какой он мне муж? – вскрикнула Галя. – Он с другой женщиной живет! И давно с ней жил, это я ничего не знала!

– Галина! – Глава надавил на ее имя. – Это мы с тобой знаем, какой он мерзавец и подлец. А государство не знает. Государству дай печать о расторжении брака. Без печати пособия не дадут.

– А сколько дадут, если печать будет? – спросила Галя.

– А вот давай мы с тобой сейчас посмотрим. – Глава выдвинул ящик стола, и, пошумев в нем чем-то на слух тяжелым, достал кипу бумаг, соединенных сбоку скрепками, и, разворачивая страницу за страницей, слюнявя указательный палец, склонил над ними крупную голову с серыми пятнами проплешин. Он читал строчки, с силой закусывая желтыми зубами рыхлую нижнюю губу, медленно вытягивал ее из зубного плена и закусывал снова. Когда его палец остановился на нужном, губа выглядела так, будто ее укусила змея.

Алексея Гавриловича село переизбирало в главы несколько раз. Он сидел в администрации уже семнадцатый год. Юголокские мужчины его уважали и боялись, женщины – любили и тоже уважали. Только один день в неделю глава проводил в холодном, необжитом, несмотря на семнадцатый год правления, кабинете. В остальное время, включая выходные, кабинет оставался под присмотром президента, взирающего со стены, а сам глава бегал по коровникам, лесопилке и вокруг строящейся детской площадки, на которую выбил у государства грант.

– Сто сорок семь рублей. – Он жестко положил твердую ладонь на лист, как будто на столе лежали Галины возражения, жалобы, причитания, которые ему хотелось пресечь и придавить сразу, чтобы не слушать.

– Сколько? – выдохнула Галя.

– Не сколькай, – ответил он. – Давай, Галя, работу искать.

Работа нашлась на зеленой стене старой водонапорной башни, куда местные вешали все объявления. Магазин «Аметист» искал продавца, и, когда Галя пришла устраиваться, Алена первым делом сказала о долгах: можно отпускать в долг все продукты, кроме водки и сигарет. «Чем больше дашь в долг, тем больше вернут», – сказала она.

– Галь, надо собирать долги, – жалобно говорит Алена, садясь напротив нее за стол в подсобке.

– Как собирать? – Галя смотрит на нее с удивлением.

– Ходить по домам и собирать. – Кровь приливает к трем глубоким складкам на мясистой шее Алены.

– Но ты не говорила, что придется самой ходить собирать, – возражает Галя, сжимая и разжимая ладонь. – Ты сама говорила в долг давать, вот я и давала.

– Придушит меня банк, Галь. – Алена обхватывает шею рукой. – Там уже такие проценты насчитали – мама моя родная! Я туда на прошлой неделе ездила – в Иркутск. Там мне мужчина такой в костюме говорит, что в тюрьму меня долговую посадят, коллекторы ко мне ездить будут. Кредит-то оформлен на меня. Говорила я Игорю: не надо нам этой Турции. Все люди как люди – на водохранилище отдыхают. Чем мы лучше? Брали-то сто тысяч, а верни триста. Мне себя с потрохами продать, столько не соберу. Я же думала, они забыли о долге, – виноватым голосом добавляет она. – А они все помнили и проценты копили… Галь, я ж тебе не говорю ко всем самой ходить. Я тоже пойду. Ты выбери, к кому пойдешь первому. – Алена открывает тетрадь. – И я выберу, с завтрего и начнем ходить.

Галя наклоняется над строчками и буквами, записанными ее собственной рукой и рукой сменщицы. Придвигает тетрадь к себе поближе, подслеповато щурясь, листает ее, пока Алена призывно, с какой-то сильной надеждой, как будто от Гали что-то зависит, смотрит в ее смуглый склоненный лоб.

Округлым, аккуратным ногтем Галя подчеркивает две фамилии, выбранные из десятков других: Горохова Д.И. и Митюков А.И. Дарья Горохова и сосед Анатолий.

Живя с Сергеем, Галя думала, что ее семья проходит по тому кругу развития, которое всем предопределено установившимся порядком, людской природой. Что по такому кругу ходит большинство. Люди встречаются, любят друг друга, рожают детей, охладевают друг к другу из-за тяжелой работы, малости денег, многости проблем да и сами по себе, потому что растратили всю ласку, которая в сердце одного человека полагается для другого человека. А к старости, когда делить больше нечего и вся жизнь – какая была и другой не будет – прожита бок о бок, между двумя людьми – мужчиной и женщиной – снова образуется теплота, и любят они теперь друг друга, как два близких родственника, и теплота эта, если и не греет, то не пускает в сердце одиночество, а это само по себе уже очень много.

Семейная жизнь Гали уже зашла на второй этап, и, хотя они и на нем не были уже в начале, а подвинулись к середине, до старости все же было еще далеко, и Галя думала, на третьем этапе жизненного круга ей воздастся по меркам того, как она терпела. Может, вот так любовь и уходит, думала она, – через безжалостность со стороны мужа. И когда Сергей избил ее в первый раз, она никому не пожаловалась, даже самой себе, просто поплакала недолго, стоя в хлеве, обнимая худую спину Зайки. Короткая жесткая шерсть Зайки не впитывала слезы, они текли по ворсинкам и попадали на коровью бледную кожу. Зайка вздрагивала иногда.