Энн Пэтчетт - Предчувствие чуда

– Может, она собирается передать их с кем-нибудь, кто приедет в лабораторию. Так надежнее. При почтовой пересылке вещи, наверное, часто теряются.

Марина вдруг подумала, что и это письмо тоже могло потеряться. Или прийти три дня назад. Или через месяц. Сколько они могли ждать вестей от Андерса, не подозревая, что его уже нет в живых?

– Но вдруг она не высылает вещи, потому что они все еще у него?

Марина потерла двумя пальцами переносицу, чтобы окончательно проснуться.

– Прости, я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Что, если он не умер?

Марина откинулась на подушку.

– Карен, он умер.

– Почему я должна в это верить? Потому что так пишет какая-то сумасшедшая из Бразилии, с которой даже на связь выйти нельзя? Мне этого недостаточно. Речь о самом страшном, что только может случиться со мной, о самом страшном, что только может случиться с мальчиками. Я не приму подобное известие непонятно от кого!

Вероятность и доказательства должны находиться в равновесии. Бывает, что вероятность велика настолько, что устраняет необходимость в доказательстве. Если только речь не идет о твоем муже.

– Мистер Фокс пошлет туда кого-нибудь. Мы выясним, что случилось.

– Но допустим, что он не умер. Я понимаю, ты в это не веришь, но давай просто допустим! Что, если Андерс болен – тогда я должна поехать туда и найти его. В этом случае нельзя ждать, пока мистер Фокс соберет свое правление и направит в Бразилию еще какого-нибудь недотепу.

Глаза Марины постепенно привыкли к темноте. Она уже различала силуэты мебели в спальне, столик, лампу на нем.

– Я поговорю с ним. Обещаю. Я позабочусь, чтобы он все сделал как надо.

– Я сама полечу в Бразилию, – заявила Карен.

– Нет, не нужно. – Марина понимала, что все это последствия шока. Возможно, завтра Карен и не вспомнит ночной разговор.

Трубка долго молчала.

– Я бы полетела, – наконец проговорила Карен. – Клянусь богом, полетела бы, если бы не мальчики.

– Слушай, – сказала Марина, – прямо сейчас мы ни до чего не додумаемся. Тебе нужно отдохнуть и успокоиться. Дадим мистеру Фоксу шанс выяснить все, что можно.

– Я уже отдала мистеру Фоксу все, что у меня было.

Еще вчера Марина была уверена, что Карен больше никогда не пожелает с ней разговаривать и будет вечно винить – как гонца, принесшего в дом ужасную весть. Ночной звонок походил на прощение, и доктор Сингх почувствовала, как ее переполняет благодарность.

– Когда ты приняла снотворное? Давно?

Ответа не было. Зеленоватая секундная стрелка на будильнике миновала тройку, шестерку, девятку…

– Карен?

– Может, ты полетишь?

Вот они и добрались до сути. Марина снова увидела Андерса. Он стоял по щиколотку в воде, за спиной у него высилась непроницаемая стена из листвы. Он сжимал в руке письмо и глядел на реку, ища глазами мальчишку в выдолбленном бревне. Андерс был мертв. Может, доктор Свенсон не самый надежный человек в мире, но она точно не из тех, кто будет объявлять живого человека покойником. Доктор Свенсон не станет тратить драгоценное время на подобную ерунду.

– Ты вторая, кто сказал мне сегодня об этом.

– Андерс говорил, что ты знала ее. Что ты у нее училась.

– Да, верно, – согласилась Марина, не желая вдаваться в объяснения. Она была родом из Миннесоты. Никто этому не верил. Марина могла найти работу где угодно, но вернулась сюда, потому что любила эти края с их прериями и бескрайними небесами. Это сближало ее с Андерсом.

– Я знаю, что прошу очень много, – сказала Карен. – И я представляю себе, что ты сейчас испытываешь из-за Андерса, меня и мальчиков. Я сознаю, что злоупотребляю твоим чувством вины, что это нечестно, и все-таки хочу, чтобы ты отправилась туда.

– Понимаю.

– Я знаю, что ты понимаешь, – ответила Карен. – Но ты поедешь?

Перво-наперво Марина поехала в Сент-Пол к эпидемиологу. Там ей сделали прививку от желтой лихорадки и столбняка на десять лет, выписали рецепт на лариам – противомалярийное средство – и велели выпить первую таблетку сразу же, как купит лекарство. Потом нужно было принимать по таблетке в неделю во время всей поездки, а после возвращения домой – еще четыре недели.

– Осторожнее с этим препаратом, – предупредил врач. – Возможно, вам захочется прыгнуть с крыши.

Перспектива прыжка с крыши Марину не особенно напугала. Ее волновало другое – авиабилеты, англо-португальский словарь, сколько брать пептобисмола на случай несварения и когда успокоится левое плечо – после двух уколов казалось, что обе иглы сломались и торчат в кости как пара раскаленных стрел. Насущные заботы временно потеснили размышления о Карен, Андерсе и докторе Свенсон. Впрочем, думать о них у Марины уже не было сил.

На третью ночь после начала приема лариама ее мысли внезапно переключились на Индию и на отца. Накануне поездки в Амазонию Марина нечаянно разрешила загадку, о которой не вспоминала давным-давно: что отравляло ее детские годы?

Эти таблетки и отравляли.

Разгадка пришла ночью, когда Марина выскочила из постели, вся дрожа и обливаясь потом. Сон был таким ярким, что она боялась моргнуть – вдруг он вернется, если хоть на секунду закрыть глаза, – хотя в душе знала, что сон неизбежно повторится. Это был тот самый сон, который мучил ее в юности, мучил сильно, но потом прекратился на десятки лет и вернулся теперь, когда она и думать про него забыла. Стоя в темноте возле кровати, в липкой от пота ночной рубашке, Марина внезапно поняла, что в детстве принимала этот самый лариам. Мать не говорила, как называются таблетки, но, конечно же, она пила именно этот препарат – за неделю до отъезда, потом по таблетке в неделю в поездке и еще четыре недели, вернувшись домой! Таблетки означали верную возможность увидеться с отцом, поиски паспортов в ящиках стола, извлечение из подвала дорожных чемоданов. «Индийские таблетки» – так их называла мать: «Пойдем, примешь индийские таблетки».

В памяти Марины уцелели лишь обрывочные воспоминания о том, как она жила в Миннеаполисе с обоими родителями, однако приходили они по первому зову. Вот отец остановился в дверях и стряхивает снег с черных блестящих волос. Вот он сидит за кухонным столом и пишет что-то в блокноте; сигарета медленно догорает на блюдце, книги и бумаги разложены в столь строгом порядке, что семья, дабы его не нарушить, обедает в гостиной за кофейным столиком, сидя на полу. Вот он вечером поправляет ей одеяло, подтыкает со всех сторон, приговаривая: «Спи сладко-сладко в мягкой кроватке». Она так туго завернута в одеяло, что шевелить может лишь головой, и она послушно кивает и смотрит, смотрит на склонившееся над ней любимое отцовское лицо, пока глаза сами не закрываются.