Эшколь Нево - Три этажа

Согласись, это не какая-нибудь государственная тайна. В каждой семье у родителей есть любимчики. Вспомнив хоть Библию, историю Иакова и Исава. Каждому ясно, что Иаков – любимчик матери, а Исав – любимчик отца. Короче говоря, это естественно, что родитель одного ребенка любит больше, чем другого. А вот что неестественно – как выяснилось – это говорить об этом вслух. Ты не имеешь права заикаться о своих предпочтениях. Но я не сумел вовремя прикусить язык. Она сидела за рулем в своей мантии, с собранными в пучок волосами, и говорила со мной с такой снисходительностью, как будто она интеллектуалка, а я темнота. Я был обязан поставить ее на место. Их иногда надо ставить на место.

Но она остановила машину и велела мне выметаться. Она не случайно затормозила прямо посреди Четвертого шоссе. Зная, что рядом нет ни одной автозаправки, а до ближайшего перекрестка пилить и пилить. «Не дури», – сказал я ей. А она: «Если ты не выйдешь, выйду я».

Я прожил с Айелет достаточно долго, чтобы понять, что она не шутит. «Поезжай дальше», – сказал я. «Я выхожу», – ответила она и открыла дверцу. В машину ворвался гул автострады. «Закрой дверцу, – сказал я, – это опасно». Она повторила: «Или ты выходишь, или я». И оставила дверцу открытой.

Я вышел. Не мог же я бросить ее в темноте посреди дороги. Она тоже прожила со мной достаточно долго, чтобы хорошенько меня изучить. Чертова кукла.

Когда я служил в армии, она однажды в субботу приехала на Первую учебную базу меня навестить. Из Хайфы до Мицпе-Рамона добиралась на автобусах. Меня в жизни не окружали таким уважением, как в ту субботу. Товарищи освободили меня от дежурств и других работ и предоставили нам комнату, чтобы мы могли побыть наедине. Моей заслуги в том не было. Не сказать, что меня так уж любили во взводе. Это все она. А что она сделала? Проявила к ним каплю интереса и за ужином посмеялась над их шуточками. И все, как один, легли к ее ногам. Айелет это умеет. Ты ведь тоже на нее клюнул, я сам видел. Не отнекивайся, я заметил, как ты на нее посмотрел, когда она предложила тебе мороженое. Ты бросил на нее томный писательский взгляд. Ладно, я привык, что мужики так на нее реагируют. Кроме того, не обижайся, но ты точно не в ее вкусе.

В субботу вечером я проводил ее к воротам базы, чтобы посадить на автобус. Мы простояли там целый час, а то и полтора. Время пролетело незаметно, потому что мы разговаривали. В разговоре с Айелет забываешь о времени. У нее всегда наготове новая удивительная идея, которой она готова с тобой поделиться. Мы вместе двадцать лет, но я никогда не знаю, что она произнесет в следующую минуту.

Автобуса все не было. В конце концов из будки вышел дежурный и сказал нам, что в субботу вечером автобус не ходит. Надо идти пешком до перекрестка Призраков, а там ловить попутку. Она крепко обняла меня и сказала: «Пока, Нонни». – «Ты что, Лелет, – сказал я, – я тебя одну в такой темноте не отпущу. Я тебя провожу». Она удивилась: «А разве тебе можно уходить с базы?» Я соврал, что можно. Разумеется, покидать базу было строго запрещено; мало того, через два часа после окончания Шаббата у нас по расписанию была перекличка. Шансы, что я вовремя вернусь назад, стремились к нулю. Короче, я ушел в самоволку. Чем я рисковал? Вылететь с курса. Автоматом. Без суда и следствия. Но это было сильнее меня. Я просто не мог допустить, чтобы она посреди ночи стояла одна на перекрестке Призраков. Даже если это означало, что меня попрут с офицерских курсов.

Тут недавно была одна история, в лесистой части Кармеля, ты наверняка про нее слышал. Друзы напали на парочку на придорожной стоянке возле «Маленькой Швейцарии». Неужели не слышал? Они отогнали парня, а девчонку изнасиловали. В ходе следствия он сказал копам, что слышал ее крики о помощи, но не вернулся, потому что боялся. Нет, ты мне скажи, это мужик? Это выродок, а не мужик. Я бы нашел булыжник покрупнее и размозжил этим друзам головы. А вернее всего, вообще не ушел бы со стоянки. Встал бы между друзами и девчонкой и сказал бы: «Если вам так ее хочется, сперва убейте меня».

В ту субботу мы с Айелет вместе дошли до перекрестка. Она рассказала мне историю одной своей знакомой, с которой вместе служила. Про нее болтали, что у нее роман с офицером. Тут же она по ассоциации вспомнила фильм с Робином Уильямсом, который смотрела в субботу без меня, потому что меня не отпустили в увольнение, а от Робина Уильямса перескочила к фильму «Доброе утро, Вьетнам!» и заявила, что, по ее мнению, на наше поколение, не участвовавшее в больших войнах, сильно повлияла киношная война во Вьетнаме. Я слушал ее, время от времени вставляя собственные комментарии и стараясь не выдать свою нервозность.

Только посадив ее в машину и убедившись, что в салоне чисто, а водитель носит очки, я как безумный бросился на базу. В жизни я так быстро не бегал. Если бы измерить мою пробежку секундомером, я бы обошел трех эфиопов, занявших первое, второе и третье места, и побил бы рекорд офицерских курсов за всю их историю. Я опоздал на перекличку на пять минут. Но командир взвода сам опоздал на полчаса. Я чудом не вылетел с курсов. После церемонии, посвященной окончанию курсов, я рассказал Айелет, как рисковал в ту субботу. Я вообще не люблю вранья. Она сказала: «Ты с ума сошел. Я бы прекрасно добралась одна». На что я возразил: «Если бы меня отчислили, я бы расстроился, но за несколько месяцев принял бы это как данность. Но если бы, не приведи господь, с тобой что-нибудь случилось, я бы не смог дальше жить».

Я рассказываю тебе все это, хотя, если честно, шагая вдоль обочины Четвертого шоссе, думал совсем не про это. До самого перекрестка я размышлял о том, что у Айелет суровый, возможно слишком суровый, характер и что мне, возможно, имеет смысл найти себе кого-нибудь посговорчивей. Дойдя до перекрестка, я стал думать о своем отце. Память иногда играет с нами странные шутки. Я вдруг почему-то вспомнил, что он однажды выкинул. У Мики, моего брата, с шестнадцати до восемнадцати лет была подружка. Дафи. Милейшее создание. Невероятно славная. Длинные гладкие волосы. Огромные карие глаза. Мои родители ее обожали. И вот в один прекрасный день Мики приводит домой другую девчонку. Закрывает дверь своей комнаты. И через несколько минут мы слышим оттуда определенные звуки – ну, понимаешь какие. И тут отец встает с кресла – а он в это время смотрел матч с участием «Маккаби», то есть ты представляешь себе серьезность ситуации, – входит к нему в комнату, хватает его за грудки, вытаскивает в гостиную и кричит: «А где Дафи?» – «А что – Дафи?» – отвечает брат. Тем же наглым таким тоном, каким сегодня с ним разговаривают его собственные дети. Тогда отец как врежет ему по физиономии. «Если, – говорит, – ты больше не любишь Дафи, будь мужчиной и расстанься с ней. В семье Леванони мужчины уважают своих женщин. Так делали мой отец и отец моего отца, и ты тоже будешь вести себя так. Ясно?»