Юрий Поляков - Треугольная жизнь [сборник litres]

– Ах ты жидяра, китель чужой напялил, – крикнул офицер, – и еще выстебывается!

– Что? Что ты сказал, сопляк?! – Борис Исаакович двинулся на него.

– А вот что я тебе, тварь порхатая, сказал! – И омоновец с размаха ударил генерала резиновой палкой по голове.

Джедай хотел броситься наперерез, но не успел. Генеральская фуражка слетела и откатилась. Удар был довольно сильный, но, конечно, не смертельный. Смертельной оказалась обида. Борис Исаакович схватился за грудь, захрипел и стал заваливаться. Каракозин и Гречко еле успели его подхватить.

– Врача! – закричал Джедай.

– Вот тебе врача!

Офицер хотел ударить и Джедая, но есаул успел схватиться за дубинку и вырвать омоновца из цепи.

С этого, собственно, и началось то печально знаменитое побоище ветеранов, много раз потом описанное газетами и показанное по телевизору. Каракозин, прикрывая собой хрипящего генерала, стал вытаскивать его из толпы. Но по рядам уже побежало: омоновцы генерала забили!

– Какого генерала?

– Исакыча!

– Су-у-уки!

Генералов среди митингующих было немного. Но главное – Борис Исаакович с Джедаем не пропускали ни одной демонстрации – «Исакыча» и «Андрюху с гитарой» знали многие. Народ озверел – начали отрывать от плакатов и знамен древки и, как острогами, бить омоновцев. Появились предусмотрительно заточенные арматурины. Булыжники и кирпичи, невесть откуда взявшиеся посреди асфальтового Ленинского проспекта, забухали о щиты.

«Мне самому в поясницу таким бульником зазвездячили! – жаловался после шестой есаул Гречко. – Я потом неделю перекособочившись ходил. Но того охламоновца я все ж таки умял! Умя-ял!»

Джедай наконец вынес из толпы Бориса Исааковича и подтащил к крытому «КрАЗу», стоявшему в арке дома. В кабине сидел водитель. Джедай распахнул дверь и крикнул:

– Его надо в больницу! В больницу!

Шофер, ничего не говоря, ударил Джедая каблуком в лицо и захлопнул дверь. Рыцарь поднялся, снова открыл дверь, успел схватить водителя за ногу, выдернул из кабины и швырнул на землю с такой силой, что тот отключился. Затем Каракозин втащил на сиденье генерала, уже не подававшего признаков жизни. Ключ торчал в замке зажигания, и мотор работал, но все вокруг было запружено людьми. Единственный способ: сигналя, проехать по тротуару…

«Ты понимаешь, – рассказывал есаул Гречко, закусывая. – Я из толпы-то выбрался, смотрю, «КрАЗ» выруливает, а на подножке охламоновец болтается, как цветок в проруби, и дверь старается открыть. Вдруг «КрАЗ» дает резко вправо – и охламоновца по стене, как мармеладку. А эти уже бегут, свистят… И вдруг смотрю, из кабины выскакивает Андрюха и в подворотню. Хрен поймаешь! Ну эти подбежали – сначала своего со стенки соскоблили, а потом и Исакыча из кабины вынули… Я тогда понял, Джедай-то хотел по тротуару проскочить, свернуть к Донскому, там – Соловьевская больница. Не получилось. А Исакыча нам только через неделю отдали… Не хотели отдавать, но мы через Совет ветеранов затребовали…»

О том, что Борис Исаакович умер во время демонстрации, Башмаков узнал только тогда, когда ему позвонил Гречко и вызвал на похороны. В дневных же новостях смутно сообщили о сердечном припадке (не приступе, а именно припадке!) у кого-то из демонстрантов, и один крупный отечественный кардиолог в интервью рассказал о том, что люди со слабым сердцем, особенно пожилые, оказавшись в толпе, попадают как бы в мощное, агрессивное, черное энергетическое поле – и это может даже стоить им жизни… Вывод: пожилым на демонстрации вообще лучше не ходить.

Зато гибель омоновца, снятую телевизионщиками, крутилась в эфире несколько дней. Показывали детские и школьные фотографии погибшего, его плачущую мать, приехавшую на похороны сына из Сланцев, показывали рыдающую вдову с малыми детьми… Показали и фоторобот предполагаемого убийцы, но Башмакову даже в голову не пришло, что искусственное лицо на экране – Каракозин. Как вообще по этим картинкам преступников ловят – непостижимо!

Бориса Исааковича похоронили на Востряковском кладбище, не в той части, где лежал Петр Никифорович, а в другой, где мало крестов и много шестиконечных везд. Опустили рядом с его незабвенной Асенькой. Провожавших было человек пятнадцать, в основном плохо одетые, с сумрачными лицами активисты партии Революционной Справедливости. Из родственников и сослуживцев явились буквально два-три человека. Одну старушку в старомодной шляпке Башмаков вспомнил. Это была Изольда Генриховна. А в сухоньком лысом старичке он угадал неудавшегося самоубийцу Комаряна, вычислил по страшной вмятине на виске.

– Какой ужас! – воскликнула Изольда Генриховна, тоже узнав Башмакова и обрадовавшись. – Какой ужас! Борис Исаакович всю жизнь им отдал! Всю жизнь… А они? За что?!

– А Борька не прилетел? – спросил Башмаков.

– Нет, – старушка отвела глаза, – у него неприятности, а у Леонида Борисовича микроинфаркт… Какой ужас! Никого рядом – ни сына, ни внука. Одно утешение: теперь он уже с Асенькой не расстанется…

Говорили речи. Комарян – о том, как покойного любили солдаты, какой он был бесстрашный боевой офицер и как ему всегда хотелось быть похожим на Андрея Болконского. Изольда Генриховна – про то, каким замечательным он был отцом, дедом, а главное – мужем.

– Ася была самой счастливой женщиной на свете, самой счастливой… – Старушка зарыдала, и ее стали успокаивать.

Есаул Гречко говорил про то, что без Бориса Исааковича партия Революционной Справедливости осиротела. Он даже упомянул Джедая, как верного друга усопшего, но соратники сделали ему страшные глаза – и Гречко осекся. В заключение своей долгой речи он вдруг выхватил из-за пазухи огромный, наверное, времен войны «вальтер» и хотел произвести салют в соответствии с воинским обычаем. Насилу отговорили.

– Прощаемся, – тихо распорядился похоронщик, с интересом рассматривая генеральский мундир усопшего.

Башмаков подошел. Борис Исаакович лежал в гробу – маленький, седой, жалкий. Трудно было вообразить, что этот человеческий остаток был когда-то храбрым офицером, пылким любовником, мудрым профессором. Олег Трудович вздохнул, наклонился и сделал вид, будто целует его в лоб. Он никогда по-настоящему не целовал покойников. Никогда, даже отца…

Похоронщики быстро забросали гроб землей, точно ставили какой-то рекорд по скоростному закапыванию могил.

Поминали в пельменной неподалеку от метро «Юго-Западная», но туда пошли только активисты партии Революционной Справедливости и Башмаков. Обсуждали демонстрацию, говорили, что если бы несколько «акаэмов» и дюжину гранат – можно было бы в тот же день покончить с Ельциным, которого почему-то упорно именовали Елкиным. Крепко напились. Есаул плакал и твердил, что за Бориса Исааковича он будет развешивать эту жидовскую власть на фонарях, и все порывался достать «вальтер». Выпили за Джедая.